Место преступления

Загляните ненароком в творческую лабораторию писателя, и поначалу вы испытаете разочарование: ни изысканных оборотов, ни редкостных прилагательных, разбросанных по странице, ни завораживающих психологических откровений. Но зато перед вами своего рода совершенство: совершенный баланс диалогов и описаний, совершенный выбор характеров, совершенное распределение действия по времени. Немудрено, что Конан Дойла, в отличие от других великих повествователей девятнадцатого и начала двадцатого веков, практически без потерь переводят на любой язык.

Профессиональные критики никогда не могли разгромить Дойла и никогда не смогут. Можно было глумиться над его спиритизмом, над его неразборчивой любовью ко всем научным открытиям подряд, можно было хулить позднего Холмса: он-де выродился и уже совсем не тот, что раньше. Но никто не обращал внимания на критиков ни в его время, ни сегодня. Сейчас, как и тогда, водители такси, государственные мужи, ученые и уличные мальчишки сидят у его ног, как зачарованные, — что доказывает, если бы требовались доказательства, что за скупостью языка скрывается великая терпимость — приятие человека во всей его сложности. Даже в его времена у Дойла было множество подражателей, неизменно и во всем уступавших ему, но преуспевающих. Если по какой-то невероятной случайности кто-нибудь из них сподобился бы придумать ужасного профессора Мориарти, готов поспорить, что Мориарти превратился бы в коварного еврея. Придумай его Джозеф Конрад, он был бы озлобленным балканским радикалом, зацикленным на уничтожении индустриального общества. Но у Конан Дойла не было на душе подобного бремени. Он знал, что зло способно жить ради самого себя. И не нуждался в ненависти и предрассудках — был достаточно умудрен жизнью, чтобы не клеить ярлыки на дьявола.

Задумайтесь, как искусно помещает он читателя между двумя своими протагонистами. Холмс — гений, бесконечно нас опережающий, и мы знаем, что никогда нам не догнать его. Да и зачем? Это и не нужно. Но не падайте духом: мы на милю опережаем еле ковыляющего простоватого доктора Ватсона! И что же в результате? Читатель, к своей радости, располагается между двумя главными героями. Есть ли в популярной литературе лучшее соответствие тому, что Томас Манн звучно окрестил противостоянием художника и обывателя?! В Холмсе, о чем нам никогда не дают забыть, воплощено стремление художника к саморазрушению. Ватсон же постоянно напоминает о присущей нам любви к социальной стабильности.

Неудивительно, что пара Холмс — Ватсон вызвала к жизни больше подражаний, чем любой другой литературный дуэт. Современная полицейская драма прибегает к нему снова и снова. Они, и только они, ответственны за кинофильмы, где действуют напарники. Нынешние триллеры тоже много потеряли бы без них. Не будь Шерлока Холмса, мог ли бы я придумать Джорджа Смайли? И без Ватсона мог ли бы я дать ему в сотоварищи Питера Гиллема? Хотелось бы верить, но вряд ли.

Мне было девять лет, когда в моей второй школе-интернате брат директора, святой человек с дивным голосом, раз в неделю в общей комнате читал нам, младшеклассникам, «Приключения Шерлока Холмса» на сон грядущий. В следующем семестре он перешел к «Собаке Баскервилей»: я и сейчас слышу его голос, вижу его мощную фигуру, лысину, на которой играют блики горящих в камине углей.

— Следы?

Это Холмс расспрашивает Мортимера.

— Следы.

— Мужские или женские?

Доктор Мортимер как-то

странно посмотрел на нас и ответил почти шепотом:

— Мистер Холмс, это были отпечатки лап огромной собаки![3]

А теперь читайте. У вас в руках окончательная разгадка всех тайн Шерлока Холмса, собранных воедино и щедро дополненных обстоятельным научным вступлением и комментариями[4]. И не волнуйтесь: о Холмсе и Ватсоне не пишут иначе, как с любовью.

24 октября 2003

Уистен Хью Оден В убийстве подозревается священник Эссе Перевод Ксении Атаровой и Анны Курт

Я не иначе узнал грех, как посредством закона.

Послание к римлянам 7:7

Признание

Для меня, как и для многих других, чтение детективов сродни никотиновой или алкогольной зависимости. Симптомы таковы: во-первых, непреодолимая тяга. Если я что-то делаю, мне следует держаться подальше от детектива: ведь, начав его читать, я не могу ни работать, ни спать, пока не прочту до конца.

Во-вторых, избирательность: сюжет должен соответствовать определенным требованиям (скажем, мне трудно читать историю, которая происходит за пределами сельской Англии).

И в-третьих, однократность: прочитав детектив, я тут же его забываю и не хочу перечитывать. Если после нескольких страниц, а так иногда бывает, я вижу, что уже читал эту книгу, я прерываю чтение.