Место преступления

Сеньор Вальберг пожал плечами, и вид у него был пристыженный, будто его в чем-то уличили. Он вытер нос бумажным платком, затем сделал глоток из бутылки, которую Кинтана оставил на столе. Затем вновь уселся в кресло и обмяк, испытывая полный упадок сил. Дорогой Кинтана, — сказал он, и на этот раз посмотрел ему в глаза снизу вверх, поскольку Кинтана, который был очень высок, стоял перед ним, опираясь на стол обеими руками. — Мне не хотелось злоупотреблять вашей верностью. Я не хотел, чтобы вы чувствовали себя обязанным мне верить. Мне и так слишком часто приходилось видеть, как лица людей, которые мне полностью доверяли, изменялись в тот момент, когда у них возникало даже не подозрение, а всего лишь тень подозрения. Я больше ни за что не хочу оказаться в полицейском участке. Не желаю, чтобы на меня глазели, а потом переглядывались между собой. Не желаю вдыхать запах подобных мест. Поймите меня, если можете. Наверно, этот тип, который убивает женщин и отрежет им губы, все про меня понял. Он знает, что я буду молить и что вот-вот сойду с ума. — Не говорите так, сеньор Вальберг, — Кинтана склонился над ним, словно над изголовьем больного, который упорствует в своем нежелании жить. — Никто вам ничего не сделает, покуда есть я. Я дам в морду любому, кто вас в чем-либо обвинит, клянусь вам.

Есть что-то театральное в жестах Кинтаны, в приверженности необразованного человека к громким словам, к пафосным заявлениям, с печалью и благодарностью подумал сеньор Вальберг. Он показался ему моложе, чем был на самом деле, — с этой его бесполезной смелостью и преданностью, влюбленностью в историю любви, которая не имела к нему отношения и теперь уже существовала только в памяти сеньора Вальберга да в пылком воображении Кинтаны. Сеньор Вальберг хотел было встать, чтобы налить в стакан воды, но Кинтана ему не позволил: он был не только его охранником, но и сиделкой. Он открыл дверь в кухню, исчез там, послышался звук льющейся из крана воды и звяканье стаканов в шкафчике над раковиной, затем несколько секунд было тихо, и Кинтана вновь появился в дверях кухни, уже со стаканом в руке, — и в этот момент он встретился взглядом с сеньором Вальбергом, тот стоял, и глаза у него были расширены, словно он увидел нечто, что всегда было перед ним, а он никогда этого не замечал.

Кинтана улыбнулся с неожиданной робостью, ставя стакан с водой на стол. Сеньор Вальберг к нему не притронулся, он попросил принести ему из ванной пузырек с таблетками. Кинтана сходил за ними и положил их рядом со стаканом с водой. Оба медленно сели в неловком молчании, под аккомпанемент старых пружин кресла, в котором обычно сидел сеньор Вальберг. Кинтана провел рукой по волосам, сцепил ладони между коленями и хрустнул суставами пальцев. Сеньор Вальберг заговорил так тихо, что Кинтане пришлось наклониться к нему, чтобы разобрать его слова. Это ведь вы, правда? — сказал сеньор Вальберг. — Что вы сказали? — Кинтана покраснел, словно неопытный лгун. — Это ведь вы убили этих женщин, дорогой Кинтана, это вы жили здесь, вы пришли сюда сегодня днем и оставили губы в холодильнике. — Сеньор Вальберг, — начал было Кинтана, но, по-видимому, у него комок подкатил к горлу, и он не смог больше ничего выговорить. Он выгнул ладони, уставился в пол, потом медленно поднял глаза, пока не встретился с глазами сеньора Вальберга, и тотчас же отвел взгляд. Теперь, когда я знаю, кто все это совершил, я не боюсь, — голос сеньора Вальберга звучал немного громче, не требовательно, не испуганно, а спокойно. — Я не чувствую к вам ненависти, потому что я вас не боюсь. Но отвечайте же мне, Кинтана, взгляните на меня, скажите, что я ошибаюсь.

Кинтана учащенно дышал, опустив голову, сцепив руки под подбородком. Казалось, он весь съежился, стал неуклюжим, беззащитным. Судя по тому, как он дышит, он вот-вот расплачется, подумал сеньор Вальберг. Его удивляло не внезапное прозрение, а быстрота, с которой все менялось: нормальное становилось чудовищным, привычное — незнакомым. Он был уверен, что Кинтана будет все отрицать, сделает недоуменное, а затем обиженное лицо. Однако глаза у него были полны слез, и он неотрывно смотрел на сеньора Вальберга из-за сложенных, словно для молитвы, ладоней. Вы могли бы и дальше осуществлять свой план, дорогой Кинтана, — продолжил сеньор Вальберг. — Подталкивать меня к сумасшествию еще и еще, в какой-нибудь день оставить очередной пузырек с губами в любом другом месте, где бы я обнаружил его не сразу, например, в тумбочке у кровати. Но вы только что пошли на кухню за стаканом воды, и я внезапно все понял. По чистой случайности, конечно, потому что, как вам известно, я плохо вижу и обычно мало что замечаю. И я не был вполне уверен и повторил опыт — попросил вас принести мне из ванной пузырек с лекарством…