Место преступления

Подобные оценки не противоречили моим представлениям о реальности и не оскорбляли присущей мне любви к истине; не могу также сказать, что я слышал их впервые. Отсюда, однако, не следует, что они не ранили мое чувство профессионального достоинства. Эта фирма была единственной позитивной ценностью в моей жизни. Я прекрасно помню, как дядя Дзержищав стартовал с начальным капиталом в объеме ста семнадцати папок, вынесенных из пожаров, в которых сгорели наиценнейшие результаты деятельности его прежней фирмы, и как кропотливо, с помощью шантажа, напраслины, доносов, провокаций и прочих подобных оперативных действий он завоевал прочную позицию на рынке частных детективных агентств, а точнее, в той нише, где самым низким гонорарам соответствуют услуги самого низкого свойства. Я помню наше первое серьезное дело, когда дядя выставил меня приманкой, чтобы поймать педофила, и помню, как я опоздал, перепутав вокзалы… Я ассистировал ему и сотрудничал с ним во многих крупных и мелких расследованиях и вложил в них массу усилий, которые, вложи я их во что другое, могли бы принести мне деньги, почет, славу, а может, даже аттестат зрелости. Поэтому всякий раз, когда кто-то марал доброе имя фирмы, я чувствовал себя задетым лично, пусть даже этот кто-то имел на то все основания.

— Минуточку, минуточку, пан Лонгин, — перебил я. — Быть может, во многих отношениях вы и правы. Однако я не могу примириться с тем, чтобы вы дурно говорили обо всем нашем агентстве и на основании единичной, обреченной на провал и, не будем скрывать, реально неудачной акции делали неоправданные обобщения относительно всех наших сотрудников и всех дел, которые мы вели, ведем и будем вести в дальнейшем, хотя, к сожалению, вы не так уж сильно ошибаетесь… Я также не позволю, чтобы вы оскорбительно отзывались о Розалии в ее присутствии. Итак, если вы человек порядочный и хорошо воспитанный, а предположим на миг, что эта смелая гипотеза хоть на чем-то основана, — я бы попросил вас незамедлительно встать и попросить прощения у женщины, которую вы оскорбили…

— Требую вернуть аванс! — крикнул Пальмистер.

— Вы нам аванса не давали, — напомнила Розалия.

— Что ж, тогда я испорчу вам репутацию, — наивно заявил он.

— Хотел бы только предупредить — учтите, ничего личного, — что если вы с нами не поладите, то через день, максимум два, проснетесь в грязной луже со свиньей, собакой и собственной матушкой, как говорит мой шеф и наставник Александр Дзержищав. А теперь позвольте мне забрать мой костюм и Розалию и попрощаться с вами. Розалита, пошли.

Розалия не успела ответить, но по выражению ее лица я понял: даже если она и уйдет отсюда вместе со мной, то вряд ли окажется сегодня ночью в моей постели.

— Э-эй, мать вашу! — занервничал Пальмистер. — Что за игры? Я сам решу, когда вам уходить. Провалили дело и думаете, это вам с рук сойдет?

— Чего вы от нас хотите? — спросила Розалия очень усталым голосом.

— Как это чего?! Чтобы вы отыскали рукопись, недотепы!

— И где прикажете искать?

— Неужели не ясно? У Гарцовника, — ответил он. — О Господи, не будь я таким трусом, какие вы олухи, сам бы ее добыл!

— А откуда вам известно, что книжку слямзил Гарцовник? Может, о ней еще кто-то узнал? И, не исключено, даже от вас?

— Исключено, — категорически возразил Пальмистер. — Я вру рефлекторно, значит, никому не мог проболтаться. Дневников не веду, к психиатрам не хожу, не говорю во сне. Насколько мне известно, о книге, кроме нас, знал только один человек. И это — Славомир Гарцовник.

— А почему, — начал я, обуреваемый, как обычно, идиотскими сомнениями, — вы уверены, что Халина не предлагала свою книгу другим издателям?

— Мои дорогие друзья, — снисходительно улыбнулся Паль-мистер, — отсутствие знакомства с убогими произведениями, выходящими из-под пера Халины, сделало бы вам честь, не простирайся оно на всю литературу в целом, а может, и на печатное слово как таковое. Ни один приличный издатель, увидев на рукописи фамилию Халины, ее бы даже не открыл.

— А если бы, — не сдавался я, — Халина не подписалась собственным именем?

— В таком случае, может, и открыл бы, — согласился Пальмистер. — Через годик-другой, а то и лет через десять. Когда человеку двадцать, как тебе или твоей очаровательной подружке, для него это небольшой срок. Но когда биологические часы все громче отстукивают минуты, человек начинает спешить, охваченный ужасом, что время его истекает, а вместе со временем и он… Как будто это ему поможет.

— А Гарцовник? — спросил я. — Он не трепло? Может, это он рассказал кому-то о книге?

— Сомневаюсь, — сдержанно ответил Пальмистер.

— Откуда такая уверенность?