Место в мозаике

– Увидишь, не сходи с ума. Мы уже начали, ты просто еще не понял. Шаг влево, шаг вправо, вверх, вниз, в сторону… Ты развлечешься… Тебе ведь хочется стать процессом?

– Не морочь мне голову.

– Я не морочу. Но сразу ничего не делается, – тут Ши вцепилась в Брона, крепко к нему прижалась и стала говорить очень быстро: – Я научу тебя новому языку. Ты будешь говорить на нем бегло, как на родном… Там время такое будет – future-in-the-mist… А я – я сыграю судьбу… Я буду вашей судьбой… Мы сыграем в богов, напоследок… По нарастающей… Конечно, мы не боги, но мы поиграем… Потом… В голый процесс… В чистейший… Станем судьбами друг друга… Это тебе не рулетка… Там за тебя решают… А тут мы порешаем… Притворимся, будто решаем… Растянем наши оболочки, чтоб болтались… И я, когда придет время, превращусь в судьбу для вас… в каждого из вас… я уже распорядилась… увидишь… Потом, после всего, ты сделаешь, как я прошу… Ты справишься… Тогда ты, может быть, попробуешь настоящей бестелесности… пригубишь процесс… ты уже будешь подготовлен… Это все летает в воздухе, я про бестелесность… Ее все больше, она приближается… Человек переводит себя в энергию, в информацию… Ты должен попытаться… Иначе потом придет Дух, и ты снова ничего не сможешь сам… Уже никогда… Ты знаешь, что весь мир ждет третьего пришествия? Он явится, и совсем не так, как Папа с Сыном… Сначала Папа стращал, вломил по первое число, потом Сынок подставился под удар… А теперь мы ждем самого удара…

Шепот Ши становился все более путаным и нелепым. Брон оторвал от себя ее сухие руки, передвинулся.

– Кончай бредить, – потребовал он, чувствуя раздражение и усталость. За человеческую роль ставлю пять с плюсом. Люди так же философствуют, витийствуют… Какой Дух? Если на то пошло, то они и Сына-то не знают, все перед Батей ссут… Батя отлучился, и ссут…

– Знают-знают, – возразила Ши уже обычным голосом. Она запахнула на груди импровизированную шаль. – Очень хорошо знают – как ему хреново пришлось. Как вставили и кинули. Впрочем, проехали. Ты запомни три вещи: во-первых, думай только про себя. Потому что во-вторых: они, – Ши махнула в сторону романса, – декорация. И я отныне тоже декорация. А спектакль – твой. Типа бенефиса. Для этого в третьих: помни, что я сказала. Я, будь у меня время, молчала бы, как рыба, но с собой не утащишь… пользуйся!

– Ну-ка, давай, раз люди, – Брон, которому надоела вся эта дрязготня, опрокинул Ши на доски. – Ты ведь не против, чтобы я попользовался? Да? Не против?..

– Жалко мне, что ли, – ответила Ши. Она сдернула шаль, перекинула тряпку через шею Познобшина и резко рванула его на себя.

* * *

…Вавилосов, задыхаясь, влетел в здание станции, бросился к кассе.

Но он опоздал, его опередили. Возле окошечка сгорбился детина, одетый в дерюгу. Он размеренно, неспешно извлек из лохмотьев глиняную свинку: копилку. Достал молоток и с силой тюкнул в шершавый пятачок. Посыпались монеты.

"Ч-черт," – проклял его Вавилосов, приплясывая и поглядывая на часы.

Свистнула электричка.

– Р-ряз… Д-вяя… Ть-ть-ри… – упоенно считал копун, свалившийся на голову Устина. – Чча-ты-ре…

Вавилосов отчаянно выругался и выскочил на улицу. Он не успел: поезд, вскрикнув, снялся с места и медленно устремился к изумрудной звезде Семафор.

Не зная, что делать, Устин вернулся в здание. Он готов был убить замшелого идиота, который приперся с копилкой. На хрена ему вообще билет?

Скопидом обернулся. Вавилосов узнал Выморкова.

Брат Ужас разжал левую ладонь, и черепки вперемежку с монетами запрыгали по полу.

– О-осемь… Дь-дь-де-евять… – Выморков двинулся к Устину, сжимая молоток.

12

В огороде Вавилосова росла капуста и картошка, цвели пионы и астры, кустилась смородина, белели стволы яблонь. Теперь клумбы и грядки были безжалостно истоптаны и разрыты. Щедрая растительность надежно скрывала землекопов от случайных глаз. Впрочем, особенно смотреть было некому, лето кончалось. Грунтовая дорога оставалась пустынной: дачники разъехались; продовольственный же магазин, притягивавший местное население, находился совсем в другой стороне. Вторя своим пенсионным хозяевам, перебрехивались невидимые дворняги и лайки, в редком петушином крике прорывалось общее сонное сумасшествие.

…Копали снова голыми, молча. Первым, конечно, управился дюжий Выморков. Он отступил на два шага от свежей ямы, воткнул лопату в изуродованную грядку и навалился сверху взопревшей тушей.

Лопат было две. Второй с кладбищенской сноровкой работал Холомьев. По тому, как вылетали комья охристой глины, можно было отсчитывать секунды. К Выморкову приблизился Горобиц, ждавший очереди, и взялся за древко.

– Давайте, – потребовал он, блуждая взглядом.

Выморков широко зевнул, отступил и толкнул лопату вперед. Горобиц с видимым усилием выдернул штык и пошел к парнику, утопая босыми ступнями в черноземе.

Брон, которому на белое плечо сел слепень, с силой шлепнул, промахнулся: зверь улетел. Ши сидела рядом, курила и выжидала, когда Холомьев закончит работу и передаст лопату Познобшину. Ей самой яма не полагалась.