Место в мозаике

"…Ши страшно боялась, вот в чем соль. Она была до смерти напугана. Не знала, что ей делать, что сочинить – придумала инопланетян, приплела папу и маму… А сама говорила, что все готова отдать – лишь бы остаться, не сгнить. Она хотела быть человеком, но в этом ей было отказано. Только по-человечески умереть. Тогда она попробовала быть кем угодно еще, но не вышло. Вот и распорядилась. Принесла себя в жертву всепожирающим обстоятельствам. А со мной – что со мной? Сочувствовала мне? Негодовала? Она открыла мне великий, как ей казалось, секрет: если тебе надоело быть кем-то – просто повторяй без конца, что ты – нечто другое. Старая, проверенная уловка. Если часто улыбаться, то рано или поздно станет весело. Если бесконечно долго твердить себе, что ты не человек – ты перестанешь быть человеком. Она не успевала. Бесконечно долго – это было не для нее. Но я могу успеть, у меня достаточно времени. Я-то думал, что нужно что-то еще, кроме этого, но она возразила, что нет, она тоже так думала раньше, повторения достаточно. Ши говорила, что людей осталось мало – я да она, Иван да Марья, мы прозевали, замешкались, остальные уже приноровились к новой форме существования, а значит – придется к ним притираться, тренироваться, упражняться. Изо дня в день. И тогда наступит момент… Наступит миг, когда я взгляну на мир холодным взглядом постороннего. Стану пламенем, раком, случайным ветром, арифметическим действием – чем угодно. У меня будет многое на уме, и я, наконец, перешагну горизонт. На горизонте – коллективное бессознательное, воля и представление, то бишь поля и синие леса. Автобус рычит по-медвежьи. Мчится туча, похожая на рваную краюху, нагоняет страх на стадо подсолнухов. Скелеты коровников, обесцвеченные и высушенные солнцем. Красивые дали. Кое-где сверкает инопланетная сталь, попирающая Эдем. Прочие атрибуты Эдема: ржавчина, косые избы, впечатанные в землю почти по шляпку. Газетная мебель в домах, черно-белые новости…"

Брон поднялся, подошел к зеркалу. Натужно улыбнулся, потом еще, еще и еще.

Собственно говоря – с чего он взял, что является человеком? Недоказуемо.

Может быть, он вовсе не человек. Да нет – он точно не человек.

Легко-то как, хорошо.

А вот поиграть в человека он не против.

Как там это делается, ну-ка…

…Брон начал с того, что извинился перед Ящуком.

– Простите меня, Мирон Борисович, – сказал он с чувством. – У меня были серьезные обстоятельства, проблемы. Я вам клянусь, что больше ничего подобного не повторится.

Клоун смотрел на него сердито, но добродушно.

Ага, вот как это делается.

Познобшин отворил шкаф и вынул плечики с костюмом кенгуру.

Август-октябрь 2000

Служители энтропии

Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей…

Ин. 2, 15–16

Кто не желает смерти отца?

Ф. Достоевский

Преамбула

Сотворение совершалось в системе Софии – предвечного замысла, где всё уже заранее присутствует и от века дано, однако одновременно находится в постоянном становлении; Процесс и его результат объединились в одно невоплощенное бытие; но не в самой Софии происходило творчество, хотя и разворачивалось в ней – сего не понять ни мудрому, ни простому уму. Кое-что ведомо разуму ангельскому, и то не всякому, а лишь предназначенному к такого рода знанию, соответствующему некоторой ступени-ветви дерева Сефирот. Означенное бытие имело в себе за основу предельную упорядоченность, уравновешенную зерном самоуничтожения, которому было назначено прорасти.

Сотворение начиналось в системе Софии.

Сотворение завершалось в системе Софии.

И дело это настолько запутанное и хитроумное, что нет никакого смысла даже в наивном намерении пытаться к нему подступиться, не говоря уже о том, чтобы его препарировать скальпелем Логоса и подавать в качестве острого блюда людскому рассудку, ограниченному рамками данности и обузданному делением на благое и пагубное. По этой причине нечего и пытаться далее развивать сей путаный, невразумительный пассаж.

А вообще говоря, всё началось с астральной битвы, устроенной католическим Франциском Ассизским и православным юродивым, св. Михаилом Клопским. Эти двое не ладили друг с другом с самого начала – Франциск, привечавший всякую тварь и даже – страшно вымолвить – комаров, и святой Михаил Клопский, который тоже не без Божьей помощи очищал от кровососущих новгородские земли. Знают, что он просто объявлялся всюду и разгонял клопов и гадов. Франциск затоплял подвалы, а Клопский покровительствовал фумигаторам. От их конфликта на землю произошла особенная Умиленная саранча, не добиравшая до апокалипсической.

Но эта история еще темнее и не поможет постичь дальнейшее.

Часть первая Маат

Разум мог сказать сердцу, что всё это произошло восемнадцать лет назад, но в сфере эмоций сердце вело свой отсчет.

С. Кинг

1