Место в мозаике

Было много холмов, рытвин, канав, полураскопанных могил, обитатели которых либо самостоятельно выгрызались изнутри черными от земли зубами, либо же выбирались из них клешнеобразно, совсем, чтобы гулять по свету, не отряхнувши песка.

Никто не видел, как Маат снял с Дандера короб с приборами. Внимательно изучил; как обезьяна, постучал о камень – авось разобьются, но нет. Придется забирать домой и демонтировать до последнего винта.

Затем он приступил собственно к упрощению.

Дандер был прост как личность, но сложен как биологический организм.

Орудуя двумя охотничьими ножами, Маат располосовал на нем одежду вместе с кожей.

– Время такое, – приговаривал Маат. – Время наступило такое. Оно закончилось для тебя, и твой Плетень навсегда сохранится в вечности. Играя красками. Я не успел его перекрасить, и будет существовать досадная сложность. Но оно продолжается для меня: время сложное и между тем довольно простое. Так я думаю. И чую, что не я один…

Он упростил Дандеру голову: привычным движением сбрил лицо.

Он упростил внутреннее устройство, повынимав и по-расшвыряв оттуда всё замысловатое, хитросплетенное; еще постукивало самое сложное: сердце, и Маат вспорол его вдоль, засыпав суглинком.

Еще оставались нетронутыми шарообразные скопления половых клеток, генераторы сложности. Этот недово-площенный потенциал заслуживал особого отношения; в отличие от остальных органов и структур – что было, то было, и нечего теперь вспоминать, а тут другая история, сюда заложена информация, и неприлично давить сапогами животворящее как таковое. К тому же оно имеет склонность просачиваться по каплям, окукливаться, замыкаться в спорах, выживать любыми возможными способами. Маат приговаривал животворящую информацию к полному растворению.

Отъединив железы, он завернул их в тряпку и дома уже растворил в специальном кислотном чане.

Потом вернулся и принялся уничтожать следы упрощения.

Одна из непонятных не то могил, не то ям особенно приглянулась Маату. Он свалил в нее всё поразбросанное, что сумел подобрать за собой; остальное, ненайденное, сожрут собаки, птицы, черви, насекомые, простейшие.

Простейшие – вот этим он симпатизировал за название, хотя и они, понятное дело, были слишком сложны.

Маат прыгнул в яму и стал утрамбовывать останки.

Потом вылетел наружу единым затяжным прыжком, каким-то удивительным замедленным скоком, как будто ему помогали со стороны, плавно выуживали удилищем.

Утвердившись в траве, он топнул, схватил заступ и начал засыпать Дандера.

Работая заступом, он пытался представить, какой был у Дандера Плетень.

Что вышло бы, успей они разложить цветные палочки? Скорее всего, в спектре Дандера преобладали бы восторженные краски. Что-нибудь яркое, без серого и мышиного, и даже без охры.

Маат поступил с Дандером именно так и не иначе лишь по причине молодости последнего.

С молодостью очень сложно работать, она неохотно поддается упрощению. Конечно, гайка; и палочки второго эшелона – обязательно, но трудно, трудно менять зеленое на черное, а красное – на серое.

Замена возможна лишь в случае, когда она уже созрела в потенции.

Как это было с Егором.

Егорово красное созрело вполне, чтобы обуглиться – достаточно поднести спичку. Егорово синее давно готово было выцвести, недоставало лишь прицельного внимания к блеклым тонам.

Маат же размышлял, оперируя сложными, непривычными оборотами речи:

«Оно сожрет меня, мое прошлое; оно выжжет меня медленной щелочью; оно слишком сложное, чтобы не развалиться; такому нагромождению лиц, событий, мест, дел, бездействий, снов, отправлений не удержаться слепленными воедино. В нем слишком много недостижимого красного; в нем слишком много недоступного синего, зеленого и золотого, переизбыток недосягаемого света, чтобы я выдержал это, не будучи раздавлен соображением о невозможности дотянуться до красок прошлого, погрузить в них пальцы, посмотреть на солнце. Оно сплошь исчерчено черным и серым, напоминая реактор, куда погружают графитовые стержни, – я слышал, что это делают, чтобы он, этот реактор, не лопнул, однако у меня всё наоборот; и с Городом дело обстоит в точности так же, ибо он – сама жизнь и переходит с места на место, не в силах соседствовать с окаменевшим прошлым; всё это невыносимо, всё это следует упростить, и всё в действительности стремится к абсолютной простоте, ибо в ней заключается Бог, проще которого ничего нету, потому что Он – Ничто и Всё, и я Ему служу, я упрощаю по мере сил то сложное, что надмилось и возгордилось в дьявольской самобытности, не выдерживая тем временем упростительного божественного напора».

7

Хобби отчасти напоминало ярмарочный майский шест с неравномерно выбеленными полосками, которые в меньшинстве. И еще – пограничный столб, не менее полосатый, и Маат потихоньку закрашивал: выбеливал черные полосы, вычернивал белые… потом плескал дегтем.