«Милый, милый альбатрос! Не знаю, где найдет тебя мое письмо, но где-то ведь найдет… Очень хочется, чтобы тебе там было хорошо, тогда и мне на душе станет легче. Последние дни я все время тревожусь, не нахожу себе места. Все ли у тебя в порядке, или это только моя вечная дурацкая мнительность, которая постоянно отравляет мне жизнь? Я не верила, что вы уйдете на Север, думала, что это обычный поход, но отец говорит, что он настолько необычен, что флот может начать с него отсчет нового времени. Так ли это? Впрочем, не обращай внимания на мои вопросы. Жалею, что не дала тебе ничего теплого, хотя у вас, наверное, там все есть. Недавно слышала песню, запомнила ее и теперь хожу и все время твержу себе под нос. Вот она:
«И не темно, — подумал, улыбаясь ее наивности, Паленов. — Даже письмо читаю в полночь без света. И льдин нету. И вообще, не так-то уж и дурственно на Севере летом».
«В каюту не в каюту, а уж в кубрик сойду, это точно, — опять подумал Паленов, дочитав последнюю строчку, которая заканчивалась ласково: «Целую тебя». Паленов засунул письмо снова за голландку — штатский сказал бы: за пазуху, — поправил бескозырку и не спеша — время еще оставалось — пошел в корму к рубке вахтенного офицера, где уже собиралась новая смена. Матросы появлялись из разных люков, и было похоже, что кто-то нажал кнопку и по мановению ее из чрева корабля начали выскакивать, как на макете, столбики, означавшие всплески, поднятые снарядами.
Паленов проверил по списку расчет вахты — он являлся помощником вахтенного офицера — и доложил:
— Товарищ лейтенант, вновь заступающие на вахту построены.
— Есть. — Лейтенант посмотрел на часы, и тотчас из люка появился Веригин, и вахтенный матрос, перед тем как смениться, начал бить склянки. — Разойдись! — скомандовал лейтенант и пошел навстречу Веригину. Не доходя метров четырех один от другого, оба одновременно приложили руку к козырьку, потом церемонно поздоровались. — Команда вся на корабле, за исключением командира, который ушел в Мурманск… Старпом приказал, что как только покажется катер командира, то немедленно будили бы его, товарища старпома. Вахту сдал.
— Вахту принял.
Они опять взяли под козырек, и прежний вахтенный офицер, сняв повязку, отправился в каюту, а старший лейтенант Веригин машинально похлопал себя ладошкой по рту, чтобы прогнать зевоту, выслушал доклад прежнего помощника вахтенного офицера:
— Товарищ старший лейтенант, сменившиеся с вахты построены.
— Подвахтенные — вниз!
— Есть, подхватенные — вниз!
Веригин заступил на вахту в общем-то в скверном настроении. Он тоже получил кучу писем, и все в основном от Варьки, теперь-то вроде бы уже и Варвары Сергеевны, так вот эта самая Варвара Сергеевна, будь она неладна, нет, все-таки конечно же Варька, развела такую антимонию и такую ревность, подозревая Веригина во всех смертных грехах, что в пору было вернуться в Ленинград, чтобы самому там попытаться объяснить, где право и где лево, а куда и вовсе не следует ходить. Паленов, как показалось Веригину, сиял, и это сияние некоторым образом показалось ему оскорбительным, и он довольно сухо приказал:
— Распорядитесь на вахте, чтобы внимательнее наблюдали за заливом. Заметят катер командира, пусть тотчас же мне сообщат.
— Есть…
Паленов пошел на бак, по пути предупреждая вахтенных, чтобы смотрели в оба, обогнул весь крейсер и, оказавшись на другом борту возле камбуза, заглянул в открытый иллюминатор. К этому времени обычно коки заканчивали варить мясо на следующий день. Стоящим собачью вахту — с часу пополуночи до четырех — с незапамятных времен полагалось по мослу — сахарной кости с куском мяса. Летом так-сяк, а в зимнюю стужу, когда мороз пробирался под полушубок и ломал все тело, горячий этот мосол был как никогда кстати.