Место встречи

— Тебе это, неполный, тоже полезно знать, — наконец без своего дурацкого смешка сказал, обращаясь только к Паленову, дядя Миша. — Сынок мой, родитель Дарьин, командует кораблями, кои вознамеревается вывести в океан. И с этим я полностью согласен, потому что российский флот до Цусимы был океанским. Ты спроси об этом Михеича, он тебе лучше расскажет. Цусима же вернула нас на внутренние театры, Маркизову лужу, как мы говорим.

— Понятно, — сказал Паленов, словно бы сразу прозрев: шел до этого в темноте на ощупь и неожиданно попал на свет и при том свете увидел и корабли, уходящие за горизонт, и размеренный бег сыпучих волн под собою, а над головой гряды белых невесомых облаков, которые катились туда же, к горизонту, вслед за кораблями.

— Не торопись понимать-то, — проворчал дядя Миша, и Паленов словно бы очнулся и поглядел на Дашу: она теребила оборку на своем розовом переднике и, розовая сама, хорошо так и мило улыбалась, и Паленов, глядючи на нее, тоже заулыбался, а дядя Миша снова проворчал: — Не торопись. Ишь прыткий какой. Вопрос этот государственной стратегии, к нему приложили свой ум самые светлые умы: Лазарев, Истомин, Ушаков, Макаров. По ним и нам не грех иногда сверять свои компасы, когда мы хотим уничтожить в них девиацию. Прошу, будущий артиллерист, не путать с деривацией.

— Я не путаю, — сказал Паленов с упрямой поспешностью, потому что той ясности, которая была у него минуту назад, уже не стало, а вместо нее появилась черт знает какая путаница и даже, он бы сказал, неудовольствие. «При чем тут Истомин с Макаровым, — подумал он, — и при чем здесь какая-то стратегия». Паленов снова поглядел на Дашу, как бы ища в ней союзника, и она поняла это, оставила свой розовый передник в покое.

— Видишь ли, альбатрос, — сказала она так, как будто они были в комнате вдвоем, а вместо дяди Миши присутствовал только бесплотный его дух, — родитель мой считает, что новые корабли поведут в океаны молодые командиры и боцмана у них тоже будут из молодых. Он исходит из того, что дело это трудное, теоретически новое и у стариков не хватит на него ни сил, ни грамотешки.

Дядя Миша молчал.

— Патриарх же, призвав в свидетели тени великих, — он уже их перечислил — считает, что дело это не новое, а традиционное для нас.

При упоминании о «тенях» дядя Миша побагровел, но опять промолчал. А Даша меж тем продолжала:

— Носителями же традиции являются они, патриархи, и на этом основании они — читай: «патриархи» — требуют себе места под солнцем, чтобы, как говорит мой патриарх, — цитирую по памяти — не начинать дела сызнова, но продолжить его и на этом основании развивать.

— Дарья, — сказал дядя Миша, — родители сыграли с тобой злую шутку: ты должна была родиться парнем. Они дали тебе мужской ум и наградили женским характером. Это для них может плохо кончиться. Дарья, слышь меня, скажи без утайки, где бабка держит графинчик с анисовой настойкой?

— Патриарх, а ты меня не выдашь?

— Истинный крест, не выдам.

— В сундуке, на самом донышке, в правом углу.

— Благодарю, — торжественно и важно, как и подобает патриарху, сказал дядя Миша и вышел.

— А при чем тут министр?

— Видишь ли, альбатрос, когда-то министр пришел на флот по комсомольскому набору и патриарх имел честь обучать его морскому делу. Родитель мой пришел на флот, когда министр был уже в чинах и сам уже обучал молодых. Патриарх вхож к министру на правах учителя. Родитель же мой на правах ученика этого вхождения не имеет. Я уважаю патриарха, но в этом случае он, по-моему, слишком уж пользуется своим преимуществом, обожая свою доктрину и подвергая осмеянию доктрину родителя.

— Почему?

— Патриарх вообще редко кого жалует.

— Почему?

— Потому что он считает, что все категорически не правы, а он категорически прав.

— А если это так и есть?

— Поздравляю, — насмешливо сказала Даша. — Тебя и патриарха. Тебя — с досточтимым учителем, патриарха — с достойным учеником. Скажи, альбатрос, ты поддерживаешь его потому только, что он твой начальник, или как все это понимать?

— Мы его тоже уважаем.

— За что?

— За его любовь и преданность флоту. — Паленов вспомнил, как дядя Миша дневалил с книжкой в ту ночь, когда ему, Паленову, могли сделать «велосипед», и уже твердо, наперед отведя все возражения, сказал: — Дядя Миша — мужик справедливый.

— Но разве может справедливый человек вести несправедливую игру?

— Какую?

— Ну хотя бы ту, что он злоупотребляет доверием министра.

— А твой родитель пользуется служебным положением.

— Но служебное положение — это прежде всего государственное мышление.

— А по-моему, государственное мышление — это не столько служебное положение, сколько любовь и преданность делу, которому служишь.

Даша подошла к Паленову, провела ладошкой по лицу, и он ощутил на губах ее мягкое прикосновение и, как умел, поцеловал. Она засмеялась и отступила.

— Ужасно не люблю, когда мужчины умничают.