Место встречи

В прихожей задвигались, захлопали двери, раздались возгласы и смех, как и подобает в таких случаях, потому что праздника не было, пока не собрались гости, но он тотчас же с их приходом начался, и все сразу пошло кувырком, и в просторной квартире стало тесно, пропала степенность и торжественность, рожденная свечами и елкой, часы пробили последний час года уходящего, и все пошли за стол. Паленов поискал глазами Дашу, но ее не было, и ему подумалось, что ее может совсем не быть, растерялся, не зная, что делать и куда садиться. Дядя Миша положил на плечо ему свою тяжелую руку, словно бы выхватил его из сонма блестящих и нарядных гостей, подвел к столу, сел сам и посадил его рядом с собой.

— Вообще-то, — сказал он, заметив, как Паленов ищет глазами Дашу, — бабам особенно не доверяй. Народ этот бестолковый, ветреный и коварный. Самое надежное в мире — мужская дружба.

Весь вечер Паленов чего-то ждал, даже не то чтобы ждал, а как-то трепетал, словно осинничек при тишайшем ветре, но ветер улегся, и трепетать стало незачем, и он пожалел, что предал ребят и не пошел с ними. У них, наверное, там тепло и просто, а тут стало — он даже не заметил, когда это сделалось, — и не тепло, и не просто. Но делать было нечего, и он наравне с другими и старый год проводил, и еще раз проводил, и новый встретил, все кричали, и он кричал, а на душе было муторно, как будто прошлись по ней в грязных сапогах и наследили там.

Паленов решил, что посидит еще недолго, и подобру-поздорову уйдет к ребятам, пусть они что угодно говорят, он все стерпит, потому что как бы плохо ему ни было, без них стало еще хуже.

И тогда поднялся дядя Миша, по праву старшего молча оглядел застолье, и застолье подчинилось его властному взгляду, все еще смеясь и подшучивая, начало угасать. Дядя Миша дождался, пока все угомонятся, и еще подождал, снова положил Паленову руку на плечо и только тогда начал говорить.

— Первый тост мы подняли за Победу. Такой Победы еще не знавала никакая другая держава, никакой другой народ, поэтому не грех и выпить за нее полной мерой. И второй тост нам теперь на веки вечные завещан один-распроединственный, потому что положено вторым тостом пить, не чокаясь, за друзей-товарищей. Нету и никогда уже не будет среди нас Жени Никонова с лидера «Минск» — сожжен на костре; адмирала Дрозда, нашего незабвенного командующего, — погиб на льду Финского залива; братков с «Петропавловска». Много их, хороших и праведных, ушло от нас, потому и рука моя не устанет держать за них полную чашу. Горькая она, эта чаша. — Дядя Миша передохнул и помолчал. — А третий наш тост я хочу поднять за него вот, — и он еще сильнее надавил Паленову на плечо, как будто оперся на него. — На нашу долю выпало слишком много войн, но после печальной памяти Цусимы воевали-то мы в основном возле родного порога. Как это там говорилось: «Отмщенье мне и аз воздам»? Так хватит нам Маркизовых луж. Вспомним друзей-товарищей наших и выпьем за будущее нашего флота и за мальчишек, которые уведут корабли и эскадры в океанские широты.

Во время дяди Мишиной речи в дверях появилась Даша. Паленов не смотрел на нее и все-таки видел, что она разалелась, видимо, пришла с мороза, поискала его глазами, принесла стул и протиснулась между ним и какой-то дамой, на которую Паленов даже и не смотрел, и не видел ее. Рука у Даши была холодной, и от нее пахло улицей. Паленов не стал ни о чем спрашивать Дашу, и она ничего не сказала ему, только вдруг он понял, что все бунтует в нем. Он даже невольно отодвинулся от Даши, но Даша это заметила, скосила на него свой иссиня-зеленый зрачок и тихо — уголками губ — улыбнулась.

Тост, предложенный дядей Мишей поддержали, выпили дружно, и когда, дружно же поковыряли вилками в тарелках и помолчали для приличия, каперанг Крутов сказал как бы между прочим:

— А ты, патриарх, все в драку лезешь, все подавай тебе океанские широты!

— А меня каким родили, таким и живу. У нас в роду все беспокойные. Не знаю, в кого только ты такой успокоенный.

— Не пой отходную.

— Мне петь нечего. Только смотри, если завоеватели воссоздадут свой флот, они прежде нас уйдут в океан.

— Им теперь это сложно сделать. Маринеско оставил их без кадров.

— На Маринеско надейся, а сам не плошай.