Метафизическое кабаре

Хосе согласился на «общие роды». Он будет с нею, если это так важно… Ингрид считала дни до конца мучений. «А где же знаменитый материнский инстинкт, который рекламируют в пособиях для беременных?» — огорчалась она. «Всему свое время, — утешала ее мать. — Увидишь малыша — забудешь и о родах, и о страданиях».

После первых схваток, когда отошли воды, Хосе отвез ее в больницу. Героически шагнул в родовую.

— Нет, Ингрид, не могу! — и бросился к выходу, когда ей рассекали промежность.

— Вернись! Это же наши роды! — простонала она. Через три часа она родила. Медсестра позвала Хосе. В родовую въехал традиционный столик с шампанским и шведским флагом. Счастливая, причесанная и накрашенная Ингрид прижимала к себе ребенка. На его ручке виднелся пластиковый браслет с надписью: «Девочка Тапас».

Ингрид быстро надоели пеленки, смеси, подогретые бутылочки. Она вернулась на работу. Ребенком занималась няня. Готовкой и уборкой — экономка. Хосе читал книги, писал стихи. Гулял с маленькой Сабиной. Выслушивал материнские восторги стареющих бизнесменок и аристократок, приходящих в отсутствие Ингрид. Они проверяли, делает ли он успехи в шведском. Вкладывали пальцы ему в рот, складывая губы для произнесения «а», «о». Ему хотелось из жалости полизать или погрызть их. Хихиканье этих дам звучало как поскуливание самок, тоскующих по сексу. Выходя, они оправляли жакеты, одергивали юбки, как будто кто-то пробовал их содрать.

Однажды весенним днем он раньше ушел с занятий. У него болела голова. В классе все жаловались на весеннюю простуду. По дороге домой купил аспирин. В соседском саду стояли, сцепившись между собой, две лайки. Остекленевшие голубые глаза суки искрились, словно две льдинки. Такие глаза бывали у Ингрид. В этих случаях он не спрашивал, что случилось. Она смотрела мимо него, в телевизор. Усталая, закрывалась в своей комнате.

Хосе вошел в дом. В прихожей лежала сумка Ингрид, в спальне горел свет. «Ты заболела?» — вскрикнул он.

Она лежала в кровати и курила. Рядом спал мужчина. Взгляд у нее был ледяной. Хосе пошатнулся. Хотел убить их, убить себя. Он бежал. Он плохо помнил, что происходило в течение той недели. Очнулся в доме Клаудио. Пил, просыпался, ничего не соображая, засыпал, чтобы забыть, что существует. Вернулся домой, сам не зная, зачем. Увидеть дочь. Ингрид не пыталась ничего объяснять, извиняться.

— Сейчас не Средневековье, и мы не в Мексике. Я могу делать что хочу.

Хосе не собирался говорить банальностей. Они вырвались сами собой, помимо его воли:

— Но ведь ты мать, ты моя жена…

— И поэтому я должна отказаться от собственной жизни?

Он собрал вещи. Побросал в пластиковый пакет одежду, книги. Экономка подала ему конверт. Анн фон Трот, лучшая подруга Ингрид, приглашала его к себе.

— Ингрид такая, какая есть, она не изменится. Она воспользовалась твоей наивностью. Привезла из путешествия, как галапагосского ящера, — Анн развеивала последние иллюзии. Он был донором спермы. Самцом-производителем.

Анн тоже нуждалась в помощи. Жаждущая ласки стареющая аристократка, уставшая от элегантного одиночества. Хосе не разочаровал ее. Обслуживал сексуально, притворялся страстным любовником. Он заслужил уютную квартирку в центре Стокгольма. Вскоре он удовлетворял прихоти и остальных приятельниц Ингрид. Сначала из мести, потом — ради дорогих подарков, деликатных ежемесячных банковских переводов. Самая страшная из них подарила ему маленькую Alfa Romeo. «Чтобы ты приезжал, когда нужен», было нацарапано на лобовом стекле губной помадой.

Они не ревновали его друг к другу. Они считали хороший секс стоящей расходов услугой. Хосе знал, что они рекомендуют его друг другу, как хорошую парикмахершу или портниху. Он высоко ценился: роскошь обходится недешево. Дорогие костюмы, обувь, сшитая на заказ. «Самый декоративный чувак в Стокгольме» — так оценили его два party fixaren, заправлявшие модным светом столицы, внеся в список знаменитостей, приглашаемых на снобистские party. Хосе не пропускал ни одной шикарной вечеринки. Стоял одинокий, со стаканом в руке, оценивая гостей. Выходил на паркет, когда играли быстрые танцы. Белокурые прелестницы увивались за чувственным красавцем. Никто из здешних не мог так решительно обнять, шептать комплименты, соблазнять без дурацких пьяных вопросов: «Ты не будешь возражать, если я тебя поцелую?»

Хосе доставляло удовольствие заводить короткие романы. Они длились до первых жалоб. Ему нравилось видеть убитые физиономии девушек, спрашивая их: «Я что, должен изменить свою жизнь, раз ты меня любишь?» Молодые и красивые платили слезами. Старые клиентки — валютой.

Случалось, он несколько дней не подходил к телефону, не выходил из дома. Пил и сочинял стишки: «Судьба поэта тяжела — восторг из женщин выжимать». Протрезвев, он презирал себя.