Метафизическое кабаре

Выйдя от Мендеса, Хосе заглянул в кондитерскую. Его внимание привлек шоколадный глобус на витрине. Две Америки напоминали песочные часы. Песок из Северной пересыпался через горлышко Мексики, через пустыню, в Южную.

Последний сеанс Мендес начал с воспоминаний.

— Фамилия моего отца была Тейтельбаум, в Аргентине «Мендес» звучало лучше. А ваша фамилия?

— Никто ее не менял. Зачем?

— Ясно. Вас не интересовало ее значение?

— Оно понятно.

— Да, по-испански понятно, но на санскрите оно означает аскезу, умерщвление плоти. Никаких женщин, алкоголя. Медитация и йога.

— Я не знал.

— Старая привычка отслеживать слова. Еще из еврейской школы. Индийский «тапас» ведет к просветлению.

Хосе не интересовала йога. Мендес погрузил его в сон. Через полчаса разбудил.

Доктор включил магнитофон.

— Вы что-нибудь из этого понимаете? — Мендес перекрутил пленку.

— Нет.

— Это, так сказать, ваша речь. Сначала все было вполне разумно. Вы подняли палец и сказали: «Первое прочтение сна». Потом у вас изменился голос и вы не желали остановиться, мне пришлось кричать: «Хуамуачиль!» Вы никогда не говорили по-индейски?

— Никогда.

— Может, нянька была индианка?

Хосе покачал головой: — Индейский?

— Вы знаете, один пациент во сне говорил по-валлийски. Оказалось, в детстве он слышал по радио валлийские песни. Пожалуйста, возьмите с собой кассету и, если возникнут проблемы, звоните.

Хосе в полусне миновал коридор. Его разбудил уличный шум. Он заглянул в кондитерскую на углу. От шоколадного глобуса было отъедено полмира.

Он позвонил Анн фон Трот: «Приходи завтра. Да, я вернулся. Очень рад буду тебя видеть. Ложусь спать, голова раскалывается».

Перед сном он слушал кассету Мендеса. Перемещал тепло из руки в спину, оно растекалось по всему телу. Голос врача затих, зазвучала запись с последнего сеанса. До него еще доходили убаюкивающие незнакомые звуки.

— Некоторые разговаривают во сне, некоторые — сами с собой. Кто может быть уверен, что проснулся? — подумалось ему в полусне.

Он услышал: «Второе прочтение сна». Кто-то говорил его голосом: «Я — шум крови. Биение сердца. Когда я пылаю — я бог солнца, когда дует ветер — я пернатый змей. Мы стали кровными братьями, когда ты обдирал себе пальцы о мои камни. Я влил в тебя холодную, каменную кровь. Ты познал тайну. Сны, оплетая голову, размягчают мысли и сокрушают кости. Индейцы бежали из каменных городов в страхе перед сном. Покидали захваченную врагом крепость.

Они защищались с помощью горного хрусталя. Не знали ничего тверже. Они вырезали из него черепа для жертвоприношений. Сны хрустальных черепов были прозрачны, омывали их, как вода.

Головы людей омывают сны. Окуривают дымом воспоминаний и предчувствий. Индейцы знали, что грядет сонная волна, затопляющая мысли. Выше городских стен. Заливающая безумием. Когда волна приближалась, они видели ее во сне: несущую густой дым — тяжелый сон без снов, от которого нет пробуждения. Каждую ночь они ложились на новом месте, нетронутом снами. Если однажды утром предметы теряли обычный цвет и вес, это значило, что приближается девятый вал. Вещи становились сонными, непригодными наяву.

В городе оставался жрец. Он засыпал на жертвеннике. Давал пожрать себя кошмарам, чтобы спасти бежавших горожан. Ему снились страдание и безумие. Он досматривал сон до конца. Люди вновь были чисты. Они возводили новый город. Сменялось два-три поколения, и сны крушили каменные стены, мутнел хрусталь жертвенных черепов. Жрец засыпал».

Хосе не проснулся. Он умирал от снов.

СТРАСТНИК

Я расстилаю простыню. Натягиваю ее на кровати. Она станет полотном картины «Женщина и мужчина».

Ты протягиваешь ко мне руки. Кладешь на себя. Ты смеешься тому, что мужчина — прекраснейший из людей. Но ведь я права. Смотри, твои ноги сильны. Узкие бедра, живот — система мускулов. Рисунок чистейший, без намека на нескладную, мешковатую беременность. Ты — не кладовка с салом, напиханным в валики зада и грудей. К тебе не присосется изнутри голодный эмбрион. Взгляни:

Твоя самая маленькая мышца — вот эта, на запястье, соединена мускулами с предплечьем. Их движения поддерживают сухожилия спины. Они не исчезают где-то в округлостях, не растворяются в жире. Женщина, взрослея, становится пышной, мужчина — обретает силу.

В первый раз увидев мои обнаженные груди, ты сказал: «Они беспомощны, как разведенные руки». Ты целуешь их, и они святы. Розовеет ареола сосков. Наша Святая Сисанна, заступница с двумя реликвиями. Им нужно поклоняться: лизать. Терзать их, кусая, сжимая, ведь нет святости без мученичества.

Секс пахнет изо рта и слюнявится между ног, когда ты говоришь со мной нежнее поцелуя. Ты вкладываешь язык между моими губами. Мы разгрызаем: лю-у-блю. И падают декорации слов. В стоне голос обнажен. В самой сердцевине крика. Желание не выразить заученными, дрессированными словами.