Метафизика

Они посидели еще. Чем меньше оставалось эля в стакане, тем живее и свободнее выходили у Марии линии в блокноте. Ей удалось поймать свое чувство, которое она испытывала к Рафаэлю и, хотя само оно все еще было ею не изучено, оно покорно перетекало через ее руку, по карандашу – в рисунок. Цвет у нее был всего один – серого НВ, но казалось, что вот видны отблески зеленого на волосах, красного – на щеках, а глаза, медовые от природы, искрятся рыжиной бороды потешного гнома. Мария попросила еще стакан эля, когда работник паба проходил мимо. Ей показалось, будто он ей как-то по-особенному улыбнулся, а потом – и это совершенно точно – назвал красавицей. И она рассмеялась, легко и непринужденно. Тень мамы, которая все это время сидела с ней за партой, за столом, ходила с ней по дорогам, неожиданно растаяла. Кто сказал, что эти люди – недостойные? В каждом из них кипели чувства, эмоции, как в ней самой. Они были живы, и уже это делало их достойными.

– Ишь, разошлась. Смотри – до дома не дойдешь, – Рафаэль потягивал все тот стакан, не торопясь, наслаждаясь. Ему нравилось, как все складывается. Просто потому, что он любил, когда люди, растоптанные, потухшие, залитые дождем вдруг разгорались ярким пламенем.

– Тогда, может быть, к тебе? Ты ведь неподалеку живешь, – почему-то Мария была в этом уверена. Она уже бывала у него дома, когда-то очень давно. Это была квартирка под самой крышей, в спальной, которая была дальней комнатой из двух смежных, в левом углу по стене с окном была перманентная течь. Рафаэль был писателем, а потому эта течь не волновала его, разве что в очень сильные дожди или по весне, когда снег таял.

– Да, пожалуй, можно. Уверена? Могу и до дома проводить.

– Нет. Не хочу домой. Там – она.

И, нет, она говорила не о матери. Мать стала чем-то прошлым, решенным. Она говорила об Анюточке, которую Юлия Валерьевна ковала под себя, под свои страхи и надежды. Мария не хотела Анюту знать. У нее всегда были запавшие глаза и вытянутое лицо. Унылейшее зрелище.

– Тогда договорились, – Рафаэль попросил счет и, пока Мария накидывала быстрыми росчерками его руки, расплатился за них обоих. Она была полностью поглощена процессом созидания, ей даже казалось, что под ее вольными росчерками меняется и человек напротив. Так, например, она вдруг заметила, что там, где нарисовала случайно на руке родинку, поставив точку, эта самая родинка и оказалась. Аккурат у ложбинки между безымянным и средним пальцами левой руки. А ведь у нее самой была такая, только справа! Это совпадение показалось ей интригующим: Мария вспомнила истории о двух половинках одной души, которые стремятся друг другу и образуют самые гармоничные пары. Может быть, это как раз и есть ее вторая половинка?

Народу стало прибывать, а день сменился вечером, когда Рафаэль вывел свою подругу на улицу. Зонта у него не было, так что от мелкой мороси они прятались под его кожаной курткой. Мария уловила приятный аромат тонкого парфюма, когда прижималась к нему, доверчиво и трепетно. Ей нравился этот запах, он навевал мысли об исходе лета, о теплом сене и парном молоке – почему-то он вызывал образы из самого детства. Рафаэль был теплый, живой, яркий. Ей с ее новым восприятием они оба казались мерцающими огоньками, которые почти бегут среди ползущих мимо стылых углей. «Люди, зачем вы смотрите под ноги? Посмотрите на небо! Какие краски!» – хотелось ей крикнуть. Хотелось вздернуть хорошенько прохожего в костюме, схватить за лацканы и встряхнуть. Что проку в сером камне под ногами, когда облака переливались у горизонта золотом и кораллом! Как можно смотреть на мертвые опавшие листья, когда есть живые ветви!

Мать звонила много раз. Так много, что Мария просто отключила телефон часа в два ночи. Ей надоело объяснять, что она прекрасно себя чувствует, что не придет ночевать и вообще – она уже большая, она может решать сама, где и с кем проводить свое время. Потом, оглядываясь назад, она не могла вспомнить всех деталей обстановки и событий, но эмоции… они были сутью того, что между ними случилось. Что-то близкое, теплое, счастливое переполняло Марию в объятьях Рафаэля, в его поцелуях, в его внимании и заботе.

Поутру она встала рано. Рафаэль спал на животе, подогнув одну руку под подушку. Рассветное солнце золотило его кудри, покрывало кожу каким-то жарким, бронзовым загаром. Он был как грек из далекого прошлого. И Мария вдруг тихонько рассмеялась, ощутив себя шаловливой нимфой. Все последние события были такими странными, спонтанными и, вместе с тем, она не испытывала из-за них никакого сожаления.

Она оделась, быстрой линией набросила силуэт спящего на лист, вырванный из блокнота, подписала рисунок, заткнула его за зеркало в прихожей и выбежала из квартиры, захлопнув дверь. Ступени промелькнули под ногами, подъезд распахнулся и выпустил ее на по-осеннему золотую, мокрую после ночного дождя улицу. Над головой раздался окрик: радостный и свободный – Рафаэль простился с ней. Но она простилась первая!