Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Немецкие колонисты появились в этом районе совсем недавно, вместе с потоком переселенцев, откликнувшихся на манифесты Екатерины II, и успели уже натерпеться страха во время восстания. Колония была расположена на левом берегу Волги, на северо-восток от Саратова, и отделялась от степи цепью песчаных холмов. На вершине одного из них, ближайшего к колонии и наиболее удобного для обороны, Державин во время военных действий уже был с командой саперов, заложил там простейший шанец и поставил пушки. Неудивительно, что колонисты, во главе со своим крейс-комиссаром, приняли его как родного. Кроме того, Гаврила Романович еще в детстве, когда его родители жили в Оренбурге, ходил там в школу ссыльного немца, по имени Иозеф Розе, где ему довелось овладеть немецким разговорным языком. Державин имел потом не один случай благодарить судьбу за этот полезный навык. Так было и в этот раз. Видя, что приезжий мается, не зная, чем занять мысли, один из простых колонистов, по имени Карл Вильмсен, предложил ему несколько книг. Одна из них заинтересовала Державина. То был сборник прозаических переводов на немецкий язык стихотворений некого анонимного, писавшего по-французски поэта.

Неизвестный поэт придерживался стоического мировоззрения. Он смотрел на жизнь, как на короткий сон, обманчивые миражи которого рассеиваются при свете утра. Судьба отдельного человека, так же, как и великих царств, виделись ему не более чем «игралищем непостоянства». Во всем этом мире, скользившем по краю бездны, поэт видел лишь одну неподвижную точку – крепость духа, лишь закаляемую лишениями и бедствиями. «Сие же опыт совершенной добродетели, когда сердце в жестокостях рока растет и возвышается». Державин был поражен: все в этих стихах соответствовало его положению, все разрушало его мечтания – и укрепляло его дух. Мы только что привели в кавычках фрагменты из переводов на русский язык, набросанных Гаврилой Романовичем для себя при чтении од неизвестного учителя. Но, следуя мыслью по стопам неизвестного поэта-стоика, Державин ощутил и нечто гораздо большее, чем успокоение душевное. Карабкаясь с заветным немецким томиком на склоны Читалагая, размахивая руками и задыхаясь, Державин почувствовал, как в глубине его духа рождаются собственные стихи. Он ощутил себя русским поэтом.

Думаем, что географическое название, приведенное нами только что, многое объъяснило внимательному читателю. Томик стихов, позаимствованный из библиотеки шафгаузенского колониста, содержал переводы творений прусского короля Фридриха Великого. Что же касалось поэтического воодушевления, осенившего Державина весною 1775 года, то оно завершилось созданием «Читалагайских од», в которых, по большому счету, поэт обрел свою творческую индивидуальность. «Начав переводом, Державин перешел к творчеству. Он успел написать лишь две оды – „На знатность“ и „На великость“. В них есть явные отголоски од фридриховых, но сильней отголосков – собственный голос Державина. В зеркале, поднесенном рукой Фридриха, Державин впервые увидел свое лицо. Новые, дерзкие мысли, пробудясь, повлекли за собою резкие образы и новые, неслыханные дотоле звуки», – справедливо заметил В.Ф.Ходасевич, обративший в своем известном жизнеописании Державина особое внимание на момент его творческого пробуждения.

В отечественной традиции успело сложиться несколько ироничное отношение к творчеству немецкого «философа на троне». Радищев еще, размышляя о роли случайности в истории, заметил: «Повторим: обстоятельства делают великого мужа. Фридрих II не на престоле остался бы в толпе посредственных стихоплетчиков, и, может быть, ничего более». Гете, со своей стороны, на Фридриха только что не молился – хотя, как мы знаем, сам прусский король относился к его сочинениям пренебрежительно. Для нас более важно другое – начальный творческий импульс, полученный русским поэтом при чтении Фридриха Прусского, а также весьма характерные для его поэзии мотивы «скольжения на краю бездны» и «стойкости (Standhaftigkeit) в бедствиях». Первый из них отчетливо прозвучал уже в начальных строках написанной в 1779 году, хрестоматийно известной оды «На смерть князя Мещерского», последний – в ее заключительных словах. В преображенном виде оба прослеживаются в тексте и стихотворного послания «К первому соседу», и оды «Бог», и многих других сочинений, получивших необычайную популярность у читателей своего времени. Стоическое мировоззрение было разработано не в Сан-Суси, да и дошло к нам не с Волги. Однако присущие ему лейтмотивы были так глубоко прочувствованы Державиным при чтении сочинений Фридриха II, и выражены в собственных его стихах с такой силой и убедительностью, что безусловно сыграли значительную роль в формировании психологического склада просвещенных россиян «петербургского периода».