Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

К нашему удивлению, именно при описании этого посещения перо французского историка движется особенно вяло. Визиту царя во Францию посвящена всего только заключительная часть главы VIII второго тома его труда. Главное, что Вольтер имел сообщить по этому поводу читателю, сводилось к тому немудреному утверждению, что «Петр Великий был принят во Франции так, как следовало» («Pierre le Grand fut recu en France comme il devait l’^etre»). Следует несколько анекдотов, характеристика научно-технических интересов Петра I и дежурное сравнение с мудрым скифом Анахарсисом, после которого сочинитель благополучно привел корабль восьмой главы в гавань, умудрившись обойти по дороге все подводные рифы. Столь же коротким осталось и сообщение об основании Петербурга, помещенное Вольтером в середине главы XIII первого тома Истории. Коротко изложив ход взятия Ниеншанца, для важности произведенного писателем в «значительное укрепление», он поставил акцент на трудностях обустройства в «пустынной и болотистой местности» потребовавших неисчислимых жертв.

Разумеется, назвать все это, коротко описанное выше описание историей было бы некорректным. Однако оно стало бы более чем конструктивным, если бы политические линии Петербурга и Версаля пошли на сближение и их нужно бы было возвести к эпохе «отцов-основателей». Собственно, в этом духе построена идеология вольтеровской Истории Петра Великого в целом. Произведя разумный отбор исторических фактов и суждений, французский публицист заложил в середине XVIII столетия основания идеологического конструкта, возводившего истоки французско-российского сближения к достаточно мифологизированным фигурам Петра I и Людовика XV. Приняв во внимание аргументы этого плана, не приходится удивляться тому, что, взявшись за сбор подготовительных материалов к собственной Истории Петра I, Пушкин избрал книгу Вольтера в качестве основного источника для описания событий, произошедших во время визита 1717 года в Париж.

Линии на сближение России и Франции противостояла линия на их отчуждение, также подвергнутая кодификации к середине XVIII столетия в так называемом «Завещании Петра Великого». Текст этого документа, разошедшегося по Европе в целом ряде более или менее несовпадающих версий, следует признать несомненно подложным. С большой вероятностью, он был подготовлен и пущен в обращение во Франции, примерно в то же время, что и вольтеровская «История Российской империи в эпоху Петра Великого». Знакомство с самим Завещанием оставляет у современного читателя двойственное впечатление. С одной стороны, он рекомендует преемникам Петра на российском троне поддерживать государство в постоянном напряжении, а вооруженные силы – в состоянии непрерывной войны. Целью поставлено достижение политической доминации в мире, не последнюю роль в котором имеет сыграть заключение фальшивых союзов и игра на противоречиях европейских держав. Краткие пункты Завещания следуют один за другим, как удары шпицрутена, глаголы же лучше всего передают направление мысли: «расширяться – возбуждать – добиваться – изгонять – нейтрализовать – стараться». Нужно сказать, что многие из них соответствовали устремлениям российских стратегов того времени – не более и не менее, впрочем, чем правительства любой другой державы: макиавеллизм никогда не выходит из моды.

Наряду с тем, стоит заметить, что текст был подвергнут последовательной мифологизации. Прежде всего, он был привязан все к той же фигуре «отца-основателя» Российской империи, тень которого виделась подлинным авторам Завещания нависающей над Европой и после его смерти. Воля великого сего мужа сбыла ведена к одним территориальным захватам. Не отрицая настойчивости Петра I в расширении своих владений, нужно сказать, что таким примитивным его мышление никогда не было; дальнейшие аргументы этого плана представляются нам положительно излишними. Наконец, внимание французского общества акцентировалось на политической программе, заложенной в Завещании, всякий раз перед нападением на Россию, будь то поход Наполеона I или же крымская авантюра Наполеона III с союзниками. Заложенный в его тексте «образ врага» удивительно соответствовал стереотипам захватнической политики самих французов. Приняв во внимание эти соображения, нам остается сделать предположительный вывод, что в тексте так называемого «Завещания Петра Великого» нашла достаточно полную кодификацию оформившаяся к середине XVIII столетия политическая концепция исконной враждебности «петербургской империи» по отношению к Франции и Европе. Этот идеологический конструкт был подкреплен обращением к мифологизированной в том направлении, которое представлялось желательным анонимным французским составителям текста, фигуре Петра I.

Русско-французские отношения в екатерининскую эпоху