Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

20 июля 1914 года, то есть на следующий день после объявления войны, в Зимнем дворце была устроена «военно-церковная» церемония в петровском вкусе. Французский посол участвовал в ней – более того, царь попросил его стать с ним бок о бок, слева от алтаря, затем, чтобы «засвидетельствовать публично уважение верной союзнице, Франции». Специально для торжественной церемонии в Зимний дворец был перенесен из Казанского собора чудотворный образ Казанской Божьей Матери, перед которым М.И.Кутузов молился в день своего отправления в действующую армию в 1812 году. Отстояв литургию, Николай II выступил вперед и заявил: «Офицеры моей гвардии, присутствующие здесь, я приветствую в вашем лице всю мою армию и благословляю ее. Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле.» Текст этой торжественной клятвы близко воспроизводил основное содержание тех памятных слов, которые Александр I произнес в 1812 году, узнав о нашествии Наполеона. Смысл церемонии 1914 года состоял, таким образом, в том, чтобы осенить православное воинство «духом Петербурга» – то есть тем духом, который привел нас к победе над Францией во времена императора Александра Благословенного. Ответом на клятву царя Николая Александровича было единодушное «ура». После завершения церемонии, царь вышел на балкон Зимнего дворца и увидел внизу толпы народа, заполнившие едва ли не все пространство Дворцовой площади. Люди стали на колени, кто-то запел гимн – и его поддержали сотни голосов. Глубоко растроганный народным воодушевлением, государь уверовал в то, что силы «петербургской империи» поистине безграничны, а победа, не менее яркая, чем сто лет назад, будет за нами. Расстаться с этой иллюзией царь не спешил. Периодически он объезжал святыни Санкт-Петербурга и молился там об успехе своих войск. Основываясь на записи в дневнике М.Палеолога от 3 сентября 1915 года, равно как на ряде других источников, можно установить, что к этом святыням царь Николай II относил Петропавловский собор с гробницей Александра I, Домик Петра Великого с нерукотворным образом Христа Спасителя, перед которым царь молился в день Полтавской баталии, и Казанский собор, построенный в честь иконы Казанской Божией Матери и ставший мемориалом Отечественной войны 1812 года. По мере того, как с фронтов стали доходить все более неприятные вести, царь помрачнел, а в облике его стало выделяться сходство с совсем иными персонажами российской истории – в первую очередь, с подававшим большие надежды, но плохо кончившим царем Павлом Петровичем.

С началом войны, утверждение о скрытой симпатии царицы – «немки на русском престоле» – к германцам, а может быть, и тайных сношениях с ними, стало общим местом в антивоенной пропаганде. В связи с этим многие из начитанных современников вспомнили, что в годы, предшествовавшие Великой Французской революции, противоправительственная пропаганда также прибегала к образу «австриячки на французском троне», имея в виду королеву Марию-Антуанетту. Стоит отметить, что русские царь и царица действительно ощущали известное душевное тяготение к несчастным Людовику XVI и Марии-Антуанетте, хотя и памятовали о том, что французская революция послала их на эшафот. Так, в 1910 году, во время визита царской четы во Францию, гостеприимные хозяева сделали им предложение расположиться в покоях Людовика XVI – и, к удивлению свиты, получили согласие. Более того, императрица приняла преподнесенный ей по этому случаю портрет Марии-Антуанетты и не расставалась с ним потом до конца своего царствования. Некоторые из современников вспоминали в этой связи, что в русской истории была еще одна августейшая чета, которая дарила своей дружбой короля Людовика XVI и его супругу и, кажется, ощущала духовную связь с ними. Мы говорим о наследнике Павле Петровиче и его жене Марии Федоровне, посетивших Францию весной 1782 года. Как видим, и этот ассоциативный ряд приводит нас к фигуре Павла I, свергнутого с петербургского престола собственными подданными.