Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Французская тема в творчестве В.В.Маяковского вовсе не исчерпывалась обращением к истории французских революций. При случае он вводил в свои сочинения образы или мотивы из более старого, «петербургского текста», действуя с умом и тактом. Стоит напомнить о стихотворном цикле «Париж», в тексте которого нашли себе место плоды творческих досугов, которыми поэт пользовался в ноябре-декабре 1924 года, во время своего пребывания во французской столице. «Дух времени» у Маяковского, как всегда, на первом месте: он не забывает упомянуть ни о Великой Французской революции, ни о Парижской Коммуне, ни о недавно убитом французскими шовинистами товарище Жоресе. За этим пластом проступает другой – и вот на парижском бульваре поэт сталкивается лицом к лицу с месье Тургеневым и мадам Виардо – точнее, с похожими на них людьми, над внешностью которых творчески поработал парижский туман. Действительно, о ком в первую очередь может подумать русский поэт, как не о Тургеневе, который более всех наших писателей «петербургского периода» был связан с Францией и полжизни прожил в Париже… «Я хотел бы / жить / и умереть в Париже, / если б не было / такой земли – / Москва», – звучат заключительные строки цикла, ставшие хрестоматийно известными. Казалось бы, что может быть естественнее, чем признаться, что Париж прекрасен – и тут же оговориться, что своя земля лучше? Между тем, дело здесь обстоит совсем не так просто. «…Стихи эти – весьма точная цитата. „Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве, но после России нет для меня земли приятнее Франции“, – писал Карамзин, расставаясь с Парижем. Маяковский не только наизусть помнил эти слова, но и, прощаясь с Парижем, ощущал себя все тем же „русским путешественником“ за границей. Параллель эта вызывала у него даже некоторую досаду, что видно из иронических в собственный адрес слов о сердце, расквашенном сентиментальностью», – заметили Ю.М.Лотман и Б.А.Успенский.

Форш и Тынянов

Ольга Форш отдала немало сил разработке мифа о «Ленинграде как колыбели трех революций» и, как говорится, много в том преуспела. Тем более интересно, какие аспекты французской метафизики Петербурга прежде всего пригодились ей в этой связи. В романе «Одеты камнем» мистические сюжеты и темы разлиты широко и привольно. С формальной точки зрения это оправдано тем, что герой, проживший всю жизнь при царе, встретил большевистскую революцию седым стариком и понемногу сошел с ума, начав слышать голоса и ставить эксперименты над собственным «мысленным током». На деле тут отразились, скорее всего, оккультные интересы самой Ольги Форш, до революции принимавшей активное участие в антропософских мистериях. В молодости герой романа, Сергей Русанин, дружил с вольнодумцем, по имени Михаил Бейдеман, а потом его предал. Бейдеман был помещен без суда в Петропавловскую крепость и обречен на бессрочное заключение. Память об узнике не давала старцу покоя и после революции. Теперь он приходил к воротам крепости, где разместился «Штаб Петрогрукрепрайона», мучился там и плакал – а заодно поминал предсказание одной парижской гадалки, по имени мадам де Тэб. Об этом сеансе упоминалось в самом начале романа. В бытность свою в Париже, молодой русский офицер пошел к гадалке и получил от нее предсказание, что ему предстояло умереть «…от истощения, после невыразимых мук одиночного двадцатилетнего заключения и сумасшедшего дома». Вернувшись домой, Русанов продолжал делать карьеру, жить в свое удовольствие и лишь посмеиваться, вспоминая об угрозах глупой гадалки. Только в начале второй части романа «Одеты камнем» Сергею Русанову дано наконец осознать, что прошлое никуда не ушло, а ему предстоит ответить за совершенное предательство перед собой и Богом. «Читатель, свершилось надо мной пророчество предсказательницы m-me де Тэб. Одетый камнем, как был Михаил в 1861 году, я в 1923 – становлюсь на его место». Итак, в центре внимания автора и ее героя – Петропавловская крепость. Что же касается мысленного заключения там, в качестве метафизического наказания за вполне реальную подлость, то Сергею Русанину его предсказала (или наворожила) парижская гадалка, скорее всего, никогда не бывавшая в Петербурге. Так более чем знакомый отечественной литературе мотив мистического предсказания, прозвучавшего в Париже, но эхом отозвавшегося в Петербурге (вспомним о пушкинской «Пиковой даме»), нашел себе место в ткани первого советского исторического романа.