Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Работать над романом из времени императора Павла Ольга Форш начала во время войны, а завершила ее уже по возвращении из эвакуации, в старой своей квартире в «писательском доме», на набережной канала Грибоедова. Недалеко, буквально в пяти минутах ходьбы, возвышается мрачный Михайловский замок. Роман был помечен 1946 годом и получил то же простое название. Знакомясь с романом «Михайловский замок», приходится констатировать присутствие в его тексте двух мифов о Франции – одного «королевского», другого «революционного». Первый необходим для характеристики образа мыслей царя Павла Петровича. В спальне его помещен портрет средневекового рыцаря-знаменосца кисти Жана Ледюка. При разговоре с Паленом, царь показал на портрет и заметил, что почитает французского рыцаря своим хранителем и советником. «Сам крестоносец, он вдохновил меня на великую идею негласного крестового похода на восставшие темные силы». Несколько выше, из текста Главы одиннадцатой, мы узнаем, что царь имел обыкновение укреплять свой дух чтением французского мистика Клода де Сен-Мартена. Второй миф нашел себе место при описании вольнолюбивых устремлений «лучших людей своего времени» – архитекторов Василия Баженова и Андрея Воронихина. Сведя их одним петербургским вечером у камина, Ольга Форш заставила Воронихина непринужденно повествовать об обстоятельствах французской революции, которым он был свидетелем, включая и штурм Бастилии, и сходки якобинцев. Слушая своего младшего товарища, Баженов тихо млеет и предается мечтам о будущей вольности. Случившийся тут же Карл Росси слушает друга, затаив дыхание. Надо сказать, что тут романистка, как говорится, взяла лишку. Впрочем, то ли написал бы иной из наших современников, пройдя через горнило «проработок» сталинского времени.

Последнюю из своих исторических книг О.Д.Форш написала, приняв все меры предосторожности – от цитаты из Ленина, предпосланной тексту, до заключающей его выдержки из Герцена. Повествующий о подготовке восстания декабристов и его крахе роман «Первенцы свободы», писавшийся в 1950–1953 годах, отвечал строгим требованиям советской критики. При чтении романа, возникает впечатление, что декабристы смутно предвидели дальнейший ход русского освободительного движения и с удовольствием приняли бы участие в пролетарской революции, если бы Провидение воскресило их столетием позже. В своих разговорах участники тайных обществ постоянно обращаются к опыту Великой Французской революции. При этом они понимают, что можно вооружить чернь и одним махом добиться успеха, но этот путь для них категорически неприемлем. Другое дело – тактика бонапартизма. В самом начале романа один из вождей заговорщиков отзывается о ней с одобрением: «Еще Пестель публично, на заседании членов Общества, произнес во всеуслышание, что правильное развитие революционной мысли в России должно привести непременно к цареубийству и по крайней мере – к десятилетней диктатуре новой власти для того, чтобы удержать все завоевания революции». Ниже по тексту романа, Пестель высказывается еще более прямо: «Уж если иметь над собой деспота, то, конечно, Наполеона. Как он возвысил Францию! Уважая исключительно дарование, а не знатность, он положил основу возвышению людей более справедливую, наметил новый, доселе закрытый предрассудками, путь…». Слушая его, другой вождь заговорщиков, Кондратий Рылеев, ужасается и восклицает: «Сохрани нас Бог от Наполеона!», а про себя начинает подозревать, «уж не метит ли сам Пестель в Наполеоны?».

В дальнейшем повествовании автор подводит читателя к мысли, что П.И.Пестель, скорее всего, был прав и зря товарищи по заговору его не послушали. Во всяком случае, отдав уже после поражения последнее свое приказание, Рылеев просит передать Пестелю братский привет. «И еще… – он горестно вздохнул, – еще передайте, что во многом он был прав!». Эти слова, помещенные ближе к финалу шестой главы Второй части романа «Первенцы свободы», передают важную для автора мысль. Нельзя не заметить, что чуть ниже по тексту, в тексте Главы седьмой, Форш вводит образ французского эмигранта на русской службе, генерал-лейтенанта Рота, и тот говорит практически то же самое, только на свой манер. Рот – роялист и, конечно, совсем не сочувствует заговорщикам, которые только что так неудачно выступили в Петербурге. Вместе с тем, по парижскому опыту он знает, как надобно действовать – и указывает случайным русским собеседникам в качестве образцов то на графа Мирабо, то на генерала Буонапарте. Остается прийти к выводу, что таким образом Ольга Форш дала выразительную характеристику тактики не столько бонапартистов, сколько большевиков.