Источником другого влияния, о котором необходимо упомянуть, являлась алхимия. Заглянув в роспись лекарств, которыми «архиатер» и лейб-медик Петра Великого, а позже – первый президент императорской Академии наук, Л.Л.Блюментрост, потчевал своего государя и его приближенных, мы обнаружим достаточно полный набор металлических препаратов, восходивших к рекомендациям еще Парацельса. Есть там и «водка с лягушачьим млеком из сулемы ртутной», и «свинцовый сахар», и эссенция на железе, и порошки с «королями металлов» – серебром и золотом, а, кроме того, «эликсир цесаря Рудольфа», замешанный на восточных смолах (напомним, что сей император Священной Римской империи получил всеевропейскую известность как покровитель алхимиков всех направлений и школ). В этом не было ничего удивительного, поскольку составы алхимического происхождения продержались во врачебной науке очень долго, практически до XIX столетия, а некоторые из них под другими названиями используются по сей день. Другое дело – что большинство медиков уже во времена Блюментроста перестало интересоваться трансмутацией металлов и обретением «философского камня». При этом строгий отбор литературы еще не был произведен, так что в числе сочинений, которыми руководствовался серьезный врач или фармацевт XVIII века, могли наряду с книгами по ятрохимии попадаться пособия и по старой, мистической алхимии. На почетном месте среди них нужно назвать парацельсову «Химическую псалтырь, или философические правила о камне мудрых», равно как многие другие сочинения немецких алхимистов.
Постепенно перебираясь на верхние, труднее доступные полки библиотек, покрываясь пылью, эти пособия не были забыты вполне. Они, так сказать, дожидались своего часа. И он настал очень скоро, поскольку деятели нового мистического подъема, охватившего Европу в 30–40 годах XVIII столетия, переосмыслили старую алхимическую традицию, перенеся в ней акцент с практических трудов на духовное делание. Так появилась та «новая алхимия», которой предались в свой черед и Елагин, и Новиков, и другие ведущие деятели масонского движения екатерининской эпохи. На языке современного религиоведения она носит название «алхимического оккультизма XVIII века». Прежде чем перейти к более близкому рассмотрению этого культурно-религиозного движения, нужно отметить, что экскурсы в область алхимии, иной раз довольно далекие, были не чужды традиции немецкого пиетизма. Причина этого состояла в том, что, не отвергая религиозных экстазов, пиетисты не озаботились предписанием каких-либо ограничительных психотехник (по образцу, скажем, православного учения о «духовном трезвении»). Таким образом, в некоторых общинах развивалась внутренняя открытость, иногда переходившая в экстатическое духовидение. Новый медитативный опыт, стремительно приобретаемый по мере такой духовной практики, требовал осмысления, которого пиетистская ортодоксия в лице Готфрида Арнольда и других старых авторов, не могла дать. Как следствие, уже в начале XVIII столетия мы находим в пиетистской среде не только читателей алхимических сочинений, но даже активно практикующих адептов, вроде знаменитого И.К. Диппеля фон Франкенштейна. Как следствие, алхимия, преимущественно немецкого происхождения, представила собой вторую достаточно заметную составляющую в петербургском мистицизме XVIII века.
Масонство и розенкрейцерство
Магистральным явлением петербургского мистицизма второй половины XVIII столетия было, вне всякого сомнения, масонство. Преобладающим влиянием в ту пору у нас пользовались ложи, принадлежавшие либо к «елагинскому», либо к так называемому «рейхелеву» направлению. Они были названы так соответственно по имени русского сановника Ивана Перфильевича Елагина и немецкого барона Иоганна Готтлоба (Ивана Карловича) фон Рейхеля, занимавшего в прошлом видную должность при брауншвейгском дворе. С точки зрения масонской догматики, большой разницы между обоими ведущими направлениями петербургского масонства, организационно оформившимися у нас в начале 1770-х годов, не было: оба они следовали колее «иоанновского масонства».