Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Удивление собеседников Блока можно понять. Оба они были связаны с классом одержавшего верх «нового мещанства», которое ощутило свою силу и ринулось на приобретение материальных благ, власти и почестей. Именно этот общественный слой составил опору партии, вскоре приведшей к власти И.В.Сталина и его соратников. Для них продолжение революции представлялось ненужным. Что касалось Александра Блока, то он смог осмыслить и сформулировать свои новые взгляды, отталкиваясь от идей представителей немецкой «философии жизни» – в первую очередь, Фридриха Ницше – и в большой степени приняв их. Эта линия мысли, нашедшая себе и других сторонников в послереволюционном Петрограде, в дальнейшем не получила развития на отечественной почве. Было бы, впрочем, ошибкой забыть, что уже в следующем десятилетии она послужила в самой Германии в качестве одного из источников нацистской идеологии.

Вагинов

Основною задачей своих «ленинградских романов», вышедших в свет в конце двадцатых – самом начале тридцатых годов, К.К.Вагинов поставил себе описание умирания старого Петербурга и восстановление в памяти наиболее выдающихся черт «дорогого покойника». Позволив себе выразиться таким образом, мы полагаем, что выразили интенцию замечательного прозаика и поэта вполне точно. Уже в авторском предисловии к роману «Козлиная песнь», читателя поражает сочетание самоиронии и щемящего отчаяния. Впрочем, само название представляет собою дословный перевод первоначального значения древнегреческого слова «трагедия», смысл которого снижен одним этим переводом до предела. Интерес к новинкам немецкой культуры определенно относился к упомянутым выше дорогим чертам. В десятой главе, упомянуто затронувшее нашу интеллигенцию увлечение Шпенглером, имевшее место «с опозданием на два года». Последнее упоминание сделано со знанием дела, поскольку немецкий оригинал «Заката Европы» вышел в 1921 году, а его русский перевод был выпущен на два года позже, в 1923-м. В одиннадцатой главе, читаем о ставшем у нас известным еще до революции философе-неокантианце Германе Когене, а несколько далее – о только начавшем водить в большую моду Зигмунде Фрейде. В следующей, двенадцатой главе упомянут также переоткрытый у нас еще символистами Новалис. Ну, а в главе XXXI воссоздан собирательный образ представителя петербургско-немецкой культуры, которому автор дал имя Генрих Мария Бауэр. В прежние годы то был владелец богатого винного магазина, а по совместительству – консул испанского королевства. В кабинете его помещался гальванопластический портрет Лютера и портреты императоров Германии и России. На бархатном столике лежал фолиант с иллюстрациями тонкой работы – гетевский «Фауст» в оригинале. По вечерам, испанский консул имел обыкновение садиться в собственный экипаж и отправляться в «Шустер-клуб» для умеренных развлечений. Теперь это был скромный служащий в винном магазине – по всей видимости, уже перешедшем в руки гегемонов. Тут стоит отметить, что эту среду Вагинов знал не понаслышке. Он происходил из семьи обрусевших служилых немцев, поселившихся в Петербурге еще в XVIII веке. Настоящая фамилия писателя была Вагенгейм.

Принятая К.К.Вагиновым тональность несколько изменяется в следующем романе, вышедшем в 1929 году под заглавием «Труды и дни Свистонова». В первой главе герой просит жену почитать ему питерские газеты времен начала империалистической войны. Среди заголовков приводится и такой, в рамочке: «Горячие речи против немецкого засилья…». Действительно, ожесточение, скопившееся в народе против российских немцев, находило себе выход в 1914 году в речах, а то и в действиях. Во второй главе, выехав прохладиться в Токсово, действующие лица заходят в трактир. Первая ассоциация, возникающая у них – «Ауэрбахов кабачок» из «Фауста», давнего любимца образованных петербуржцев (часть I, сцена 5 в гетевском тексте; контаминацию со сценой из известной оперы также нельзя исключить). Но всего интереснее глава «Советский Калиостро», повествующая об оккультных занятиях современников автора, ленинградских интеллигентов. В ней он ввел своего скептического героя в круг экзальтированных и легковерных мистиков, собиравшихся в неприметном доме на набережной Большой Невки. Зимою река становилась, и по ее замерзшему зеркалу скользили красноармейцы на лыжах. Ну, а внутри была жарко натоплена печка, и за плотно закрытыми шторами, в окружении символических изображений и предметов, иерофант древнего и могущественного ордена – эрудит, самозванец и импровизатор Психачев вызывал духов и проводил заседания ложи. Сущность учения, исповедуемого ленинградским адептом, изложена не вполне определенно. Вместе с тем, мы не ошибемся, предположив, что она испытала значительное влияние позднего розенкрейцерства.