Метафизика Петербурга. Немецкий дух

Еще через сто лет после Ямгорода русские делают последний шаг длиной 23 километра, и располагаются на высоком берегу следующей реки – теперь уже Наровы, прямо под носом у нарвского замка Германа. Пожалуй, нигде в наших местах идея противостояния Востока и Запада не выражена так четко – и так прекрасно. До сих пор сердце путешественника, любящего историю родного края, поневоле начинает биться быстрее, когда комфортабельный автобус компании "Eurolines" делает последний поворот по улочкам Нарвы – и выезжает на длинный спуск, ведущий к мосту через реку.

Посмотрев вбок и назад, он может еще видеть мощный рыцарский замок с его белыми стройными стенами, будто перенесенный сюда некой волшебной силой из иллюстраций к романам Вальтер-Скотта, или из декораций к балету "Раймонда". А впереди справа уже будет подниматься за рекой более архаичный и приземистый, будто выросший за одну ночь из прибрежного песчаника, "Русский замок", с круглыми фланкирующими его башнями, по облику близкий к укреплениям как Копорья, так и Ямгорода [92] (но, впрочем, также ливонского Везенберга – теперешнего Раквере) [93] . Противопоставление "европейского" вида одной крепости – "русскому" облику другой было, кстати, проведено у нас достаточно рано, найдя себе великолепное отражение в памятной медали, выбитой в бронзе велением Петра I, в ознаменование взятия Нарвы его войсками в 1704 году [94] .

Петр ведь вполне мог избрать устье не Невы, а Луги – или Наровы для того, чтобы "ногою твердой стать при море". Геополитических выгод такого решения было немало: читатель легко сочтет их самостоятельно. Сейчас нам уже трудно представить, как Пушкин гулял бы по одетым в гранит нарвским набережным, любуясь на силуэт замка Германа, как Чайковский спешил бы на премьеру "Пиковой дамы", рассеянно скользя взглядом по знакомым очертаниям Бояршего вала (впрочем, нет – вал наверняка снесли бы достаточно рано – скажем, по указанию Кваренги), или как Мировая Несказанность манила бы Блока вечерней порой, где-нибудь на пустошах, в стороне от Таллинского шоссе. Другое представить легко. К примеру, не вызывает сомнения, что остзейские карьеристы слетелись бы на разбор теплых мест в департаментах Ивангорода с не меньшей быстротой, нежели в Санкт-Петербург.

Семиотика "Яанилинна"

Мысленные эксперименты такого рода отнюдь не лишены смысла. У Тойнби можно найти их блестящие образцы; есть в этом жанре любопытные пассажи и у отечественных историков. Как бы то ни было, но в наши дни взгляд путешественника, отведенный от замков, скорее всего обратится к нескончаемой череде местных жителей, торопливо свершающих привычный для них путь по мосту через Нарву, от эстонской таможни – к российской, или обратно. А как же иначе – ведь Нарва с Ивангородом, практически слившиеся в одно целое к концу советской эпохи, были отрезаны друг от друга, что называется, "по живому".

Вот и приходится жителям Нарвы выстаивать длинные очереди и получать какие-то временные удостоверения или многократные визы только с той целью, чтоб навещать родственников, оставшихся на другом берегу, буквально в четверти часа ходьбы. Точно так же и жителям Ивангорода нужно терять время и деньги по милости политиканов обеих стран… Однако на этом месте размышления нашего краеведа, перешедшие из исторического в гражданственный жанр, будут скорее всего прерваны пограничной стражей, принудительно высаживающей всех из машины для досмотра багажа и выполнения прочих формальностей.

Автору довелось в последний раз пройти эти мытарства во время поездки в Таллин и обратно весной 2000 года. Живо вспоминается то, как эстонским пограничникам мало было свидетельства о страховании здоровья и жизни, выписанного на весь срок пребывания в их стране солидной петербургской фирмой, которая располагала лицензией на международные операции. О нет! Тут нужна была особая, дополнительная страховка на срок пребывания на гостеприимной эстонской земле – и пока она не появилась, разрешения на въезд нечего было ждать.

В ту же поездку, в книжных магазинах Таллина мне довелось видеть довольно подробную, только что напечатанную карту Эстонии, где линия государственной границы на северо-востоке страны была проведена не по реке Нарве, а несколько восточнее – так, что Ивангород включался в состав Эстонии. Нужно сказать, что исторически такая граница действительно существовала, а именно между двумя мировыми войнами. Она была проведена так на Тартуских переговорах 1920 года, когда к Эстонии отошла небольшая полоса территории Восточного Принаровья, с Ивангородом и десятком деревень ингерманландских финнов.

Кроме них, кстати, к Эстонии была тогда присоединена также и область к югу от Псковского озера, с городами Irboska и Petseri, в которых читатель легко узнает наши Изборск и Печоры. Она получила название провинции Setumaa, по имени искони живших там православных эстонцев-сету (надо ли говорить, что и эта область на привлекшей мое внимание карте тоже была включена в состав Эстонии) [95] .