В 1500–1503 Московия воевала с Литвою и с Польшей. Решившись искать друзей среди ближайших соседей, ливонский магистр решился – и вступил в войну на стороне литовцев. Тогда московский колосс развернулся, и стряхнул с себя Орден, как докучливое насекомое. В первой же серьезной битве, в 1501 году, ливонские войска потерпели самое плачевное поражение. Следует отметить, что битва произошла не вблизи русской границы, но на внутренней территории Ливонии, у города Гельмед – то есть на северных подступах к Вендену (теперешний Цесис), где со времен первого предстоятеля, Финнольда фон Рорбаха, была ставка магистра Ливонского ордена.
Переговоры о мире велись в Москве, в самой неблагоприятной для ливонцев атмосфере. Впрочем, может ли корректная фразеология наших дней вполне передать колорит той далекой эпохи? Обратившись к Статейному списку посольских сношений, мы находим в своем роде замечательное описание, мимо которого грех было бы пройти стороной. Подробно описывая ход одного из парадных обедов 1503 года при дворе Ивана III, наш официальный хроникер отметил, что царь посылал потчивать посла венгерского, посла польского, а с ними посла литовского, и был с ними приветлив. Что же касалось "немецкого посла", то его "князь великий потчивати не посылал, не потчивал его никто" [98] …
Последняя фраза особенно выразительна. Можно представить себе душно натопленные палаты московского государя, столы, заставленные всяческой снедью, виночерпиев, порхающих по зале, иронически улыбающиеся губы послов сопредельных держав и "открытые, пьяные лица" русских бояр, откровенно глумящихся над бледным ливонским послом, едва не падающим в обморок от оскорбления, весьма болезненного по тем временам, а впрочем, по нормам и современной дипломатической практики. Еще бы – посла сопредельной державы подвергают демонстративному унижению на приеме высшего уровня, при всем, как говорится честном народе и на глазах международной общественности, … Боже, какой позор. Такое запоминается надолго.
Мир все-таки был заключен в 1503 году. Согласно одной из его статей, Орден обязался выплачивать Великому князю Московскому ежегодную дань. Такой договор означал
Гербы "Великого герцога Московии"
"Есть ли на свете что-либо более устойчивое, чем семиотические архетипы", – таким вопросом задались мы несколько выше, и привели аргументы в пользу отрицательного ответа. К таким весьма сильным структурам и образам всегда относились, как писали у нас в старину, "сυмволы и емвлемата", в первую очередь государственные. Только на первый взгляд они отбираются волею герольдмейстера и утверждаются государем или урядником [99] . Принятое этими лицами решение обычно лишь начинает работу, основная часть которой приходится на долю "народного духа", принимающего эмблему или отвергающего ее.
Отечественный читатель имел возможность следить за движением этого скрытого механизма в продолжение последнего десятилетия. Как отмечают многие наблюдатели, на настоящий момент остается не вполне ясным, приняло ли массовое сознание россиян государственные флаг и гимн, и в особенности его текст в последней редакции. Что же касается государственного герба, то здесь споры, кажется, улеглись. Да и что можно возразить против двуглавого орла, принятого у нас после женитьбы Ивана III на византийской царевне Софии-Зое в 1472 году, и ознаменовавшего преемственность власти Великого князя Московского по отношению к Византийской империи?
Двуглавый, или, как писали у нас в старину, "пластаный орел с опущенными крильями и двема коронами над главами", был действительно принят у нас во времена Ивана III в качестве государственной эмблемы набиравшей силу молодой державы московской. Первая из государственных печатей, на которых она появилась в этом качестве, была приложена к грамоте 1497 года. На ее лицевой стороне в красном воске был четко оттиснут старинный герб московских князей, сиречь святой Егорий на коне, колющий поверженного дракона. На оборотной же стороне мы и видим "пластаного орла" о двух головах, с лапами, еще свободными от держания государственных регалий.