Метафизика пола

"Пойми, как великий Иерофей философствует о достохвальном эросе наилучшим образом, — комментирует преп. Максим Исповедник, — первым делом называя эрос Божественным, поскольку запредельной и беспричинной Первопричиной небесного эроса является Бог. Ибо, если, как сказано выше, эрос это и есть любовь, ибо написано "Бог есть любовь" (I Ин., 4, 8), то ясно, что Бог — это всех объединяющий Эрос, или Любовь. От него она переходит к Ангелам, почему он назвал ее и ангельской — у них в особенности обнаруживается Божественная любовь к единству. Физическим же он называл эрос бездушных и бесчувственных существ, соответствующий их естественной склонности. И они устремляются к Богу своим жизненным, то есть естественным движением (там же, с.131).

"Одним словом, влечение и любовь, — пишет св. Дионисий Ареопагит, — принадлежат Прекрасному и Добру, в Прекрасном и Добре имеют основание и благодаря Прекрасному и Добру существуют и возникают (О Божественных Именах, 4,13).

Когда же Эвола в некоторых местах своей книги утверждает, что христианство отказывает в сакрализации непосредственному опыту в области пола, ему можно было бы указать на чинопоследование браковенчания, где среди прочего испрашивается для жениха и невесты "благословение их входам и исходам". Сам образ соединения мужа и жены не только не скверен, но символико-иконографичен. Об этом свидетельствует прежде всего включение в церковный канон "Песни Песней" — этот откровенно эротический текст признан боговдохновенным. И даже человеческие падения таинственно несут на себе печать Высшего дара: "Заметь, что распутник, хоть и тем самым, что распутствует, не существует и не желает существовать, однако же самим обликом соединения и любви причаствует слабому отзвуку Добра" (Преп. Максим Исповедник, там же). Подробное же словесное изъяснение эротического, такое, как, скажем, в некоторых восточных традициях, в христианстве действительно изначально отсутствует — но молчание не есть отрицание. Напротив, это свидетельство глубины и, по сути, неизъяснимой тайны, которая, говоря словами Апостола, "велика есть". Принципиальное же молчание Церкви об оттенках эроса, ее "невторжение" в брачный покой можно сопоставить с невторжением, например, в конкретные вопросы, скажем, художественного стиля или государственного строя. В тех случаях, когда в истории это происходило, происходило, с одной стороны, ниспадение собственно Церкви с высоты ее Царства не от мира сего, с другой — лишение человека дара свободы, умаление многослойности и многокрасочности живого мира и, по сути, уклонение в манихеиское гнушение[1005].

В то же время "дар свободы" — это вовсе не правовая "свобода нравов". Сверхморализм не есть имморализм. Сверхъестественное не есть противоестественное. Собственно противоестество возникает как пародия на сверхъестественное, когда "тени" и "символы" сущего по ту сторону человеческого мира, того, что есть в тварно-ангельском и нетварно-Божественном, некто своей волей переносит на собственное физическое бытие — вольно, или невольно. Ангелы Божии присутствуют в страшной истории Содома и Гоморры — тем страшнее, не в моральном, а в онтологическом смысле то, что происходило в этих библейских городах. Образ противоестества — обезьяна, или, в святоотеческой и средневековой русской литературе — "эфиоп".

Особенность "Метафизики пола" в том, что она, приоткрывая завесу над таинственной и потому постоянно искажаемой областью жизни, больше ставит вопросов, чем на них отвечает, а там, где она эти ответы дает, они часто оказываются очень спорны. Значение книги как таковой этим, кстати, не умаляется, она значительна уже хотя бы обилием собранного автором материала. Но многие вопросы требуют дальнейшего изучения и разработки. Это касается прежде всего вопросов о смысле древних мистерий и так называемой "оперативной половой магии".

Сначала о мистериях. Здесь, как и в других случаях, в силу незнания очень глубоких пластов традиции Эвола многого недоговаривает. Напомним, восточно-православная антропология знакома ему в основном по западным изложениям (в частности, Иоанна Скота Эригены). Но вот сам цитируемый Эволой только по Эригене преподобный Максим Исповедник: