Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

Нужно еще показать, что философский образ не только вышел из той или иной умозрительной головы, но до такой степени объясняет земную жизнь в ее существеннейших проявлениях, что мы склонны поверить, что он на самом деле неотделим от жизни, что без него жизнь совершенно перестает быть и казаться, тем, что она есть на самом деле, и что поэтому данный философский образ как бы извечно присутствовал во чреве жизни и бытия, а философ только открыл и показал нам его, – да, вот тогда мы имеем подлинную и великую философию, ту самую, которая ничем принципиально не отличается от искусства; таких философий мало, а пожалуй только одна – шопенгауровская, все же прочие напоминают – хоть и в разной степени – романы Достоевского, которые, будучи даже несомненно гениальными, все-таки с начала и до конца выдуманы их автором, а вот сказать о романе, что все в нем от первой до последней строки было на самом деле, как мы говорим об «Анне Карениной» или «Мастере и Маргарите», – такое впечатление производит лишь философия Шопенгауэра.

И пусть все это недоказуемо, пусть на историю философии принято смотреть совсем иными глазами, – все же после таких рассуждений остается самое главное, – то, что было в душе и в сердце до них: а именно, постулат образной природы любой духовной деятельности, и как человек, которому не лежат романы Диккенса, никогда не станет читать их и превозносить, так точно человек, который заподозрит даже в идеализме Платона некоторое отсутствие веяния живой жизни, а в христианстве некоторый чувственный и психологически извращенный надрыв, несмотря на всю очевидную и исключительную гениальность обоих названных феноменов, никогда не сможет по-настоящему и от души ими увлечься и их полюбить.

Постулат образности философских и тем более сверхфилософских понятий все решает, возьмем в качестве примера образ первоосновы бытия: это один из центральных образов философии, – как странно, парадоксально и в то же время абсолютно закономерно: человек выдумал ее, но убежден, что она существует сама по себе и независимо от него, образ первоосновы бытия вдохновлял умнейших людей во все века и практически во всех цивилизациях, образ этот получил разнообразнейшие воплощения, зачастую внутренне несовместимые, тем не менее никто как будто этому не удивляется и все считают, что так оно и должно быть, более того, вживаясь в определенную ее манифестацию, мы начисто забываем о всех прочих, а обращаясь к тем «прочим», мы незаметно перестаем думать о той, в которой только что пребывали, совместить их все в общем и объединяющем представлении невозможно.

А потому приходится опираться на точные науки, ища у них подсказки, вот если бы было найдено универсальное Поле, объединяющее параметры гравитационного, электромагнитного, вакуумного и всех прочих полей, – да, это и был бы реальный Прообраз космического единства, Эйнштейн всю вторую половину своей жизни искал его, но не нашел, не найдено оно как будто и до сих пор.

Самое простое и парадоксальное решение вопроса, предложенное тибетским буддизмом – признать всепронизываюшую Пустоту первоосновой бытия, а медитацию на этой пустоте соответственно первичным и центральным переживанием, и если, как показывает опыт, Пустота не бывает чистой и абсолютной, но всегда Пустотой от чего-то, то и медитация на Пустоте выигрывает в интенсивности тем больше, чем меньше она чурается своей противоположности, то есть мира, и не об Абсолютной Пустоте приходится в конечном счете медитировать, а о пустотности мира; но тем самым даже медитация есть в глубочайшем смысле творческий и не чуждый образов – хотя и в аспекте отказа от них – процесс; вообще же параллели между буддизмом и художественным творчеством достаточно очевидны, вот иные из них.

Как художник верит в описываемую им художественную действительность, так Будда верил в то, что страдание, преходящность и несущественность суть основные качества жизни.

Как читатель живет одновременно в двух мирах – полного доверия художнику и вместе ясного сознания, что всего того, что у него описано, нет, не было и не могло быть на самом деле, так человек, инстинктивно тянущийся к буддизму, но не умеющий принять его до конца по причинам, может, кармического свойства, тоже живет в двух мирах – с одной стороны сознания, что если и есть на свете то, что принято называть Истиной, то один только Будда нашел и выразил ее, а с другой стороны опять-таки допущения, что даже истина Будды имеет значение только для уверовавших в нее и ее окончательно принявших.