Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

Сон в летнюю ночь. – Когда вы, скажем, в начале восьмидесятых годов прошлого века поздним июльским вечером в каком-нибудь южно-немецком городе Мюнхене в помещении какой-нибудь Толстовской библиотеки слушаете какой-нибудь любопытный доклад, посвященный актуальному положению в России, и докладчик, какой-нибудь солидный господин с азиатскими чертами лица, в солнцезащитных очках, не выпуская трубки изо рта (он ею то стучит по пульту, то плавно водит в воздухе, то мягко погружает в предполагаемого оппонента), камня на камне не оставляет на политическом курсе Горбачева, хотя и считает справедливости ради нужным заметить, что свое дело этот «лучший из парт-аппаратчиков» (цитата) сделал и в историю вошел, а «вот только войдет ли вслед за ним туда его многострадальная страна, это большой вопрос», и этой эффектной фразой заканчивает свой доклад, но очков не снимает, трубку опять сует в рот, достает из кармана шелкового пиджака узорчатый кисет и, не обращая внимания на аплодисменты, идет вон из зала, чтобы покурить перед прениями и поболтать в узком кругу людей близких и избранных, а лекция его всем нравится (лектор вообще отличается простотой, занимательностью и остротой изложения, таковы же и его книги, в частности, самая известная из них: насчет обстоятельств смерти нашего всеми уважаемого и многими до сих пор любимого, хотя вне всяких сомнений жесточайшего и коварнейшего из людей тирана), лекцию с удовольствием смакуют и обсасывают, и лекции готовы бы придать гораздо больше значения, однако все присутствующие как назло прекрасно осведомлены о том, что докладчик состоит на службе американцев (а значит получает хорошую мзду за свои старания), и потому никого не удивляет, что в докладе явно чувствуется, во-первых, тон иронического неодобрения «перестройки и гласности» (не гласность, а свобода слова! не перестройка, а строительство заново!), во-вторых, нескрываемое ожидание их скорейшего и неизбежного краха, и, в-третьих, слишком уж явная и потому несколько комическая обида на то, что страна обошлась без советов тех, кто «лучше всех ее знал», – что делать! изменения в стране пошли сверху, а не снизу (хотя так оно всегда на Руси и было), и тем более не сбоку, от умной и всезнающей нашей Трехволновой Эмиграции, – так вот, возвращаясь к самому началу, когда с вами, любезный читатель, происходит любопытный эпизод, подобный вышеописанному, знайте, что этот счастливый и безоблачный период вашей жизни, увы! в точности соответствует духу и букве того занимательного доклада, то есть все вы, находящиеся в помещении той самой памятной библиотеки, и недалеко от нее, в окрестностях города, и более того, в пределах всего так называемого ближнего и даже дальнего зарубежья, – все вы нашей российской матушке-Истории только снитесь, но отчаянные и безумные попытки не только остаться во сне, но и доказать себе и другим, будто сновидения могут существовать на равных правах с бодрствующей действительностью, – да, эти героические и трогательные вместе попытки составляют, судя по всему, сущность русского эмигранта, ими он будет оправдываться перед Господом-Богом, а поскольку вся земная жизнь есть сон Господний – говорю это без какой-либо иронии – постольку у нашего брата-эмигранта есть хорошие шансы выиграть «партию жизни».

VI. О художественной природе бытия

Самая серьезная игра. – Хотя жизнь есть игра, да еще со смертельным исходом, хотя это, судя по всему, есть последнее слово о жизни, и в мире природы, да пожалуй и в человеческом обществе философия смертельной игры, кажется, не вызывает уже сомнений, – все же в глубине нашего сознания, – там, где под разными углами падения и отражения встречаются все вопросы и ответы «проклятого бытия», – да, выражение «игра» там, где речь идет о жизни и смерти, представляется нам несколько легкомысленным, и мы почти против воли заменяем его понятием экзистенции: нам упорно продолжает казаться, что жизнь серьезней игры.

Так что даже видя, как все живое приходит и уходит, наблюдая, как мировые войны, землетрясения, цунами, вулканы и наводнения, точно корова языком, слизывают целые поколения, а на их место приходят и уходят другие поколения, понимая, что все это совершенно нормально и иначе быть не может, – даже при всем этом мы остаемся убеждены, что дух и стихия игры, хотя и пронизывают все поры бытия, суть его, к счастью, далеко не исчерпывают.

И вообще, мы смотрим на мир глазами Джоконды – то есть чистой и беспримесной игры – только пока мы молоды, здоровы и более-менее удовлетворены жизнью, когда же настоящее горе стучится в двери нашего дома, нам уже не до игры, и тогда рембрандтовский взгляд на мир становится нам ближе и понятней, а поскольку горе, как подметил еще Шопенгауэр, психологически всегда осиливает радость, нам рано или поздно приходится признать, что мир как будто намеренно создан так, чтобы невозможно было докопаться до любых его первопричин и первооснов.