Читаем Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем полностью

И наш герой удивляется и радуется тому, что ему в свое время удалось не попасть в паутину, а свою «идеальную» супругу он сравнивает уже не с пауком, свившим филигранную паутину любви и брака, но с бабочкой, в блаженном и легком полете с которой он провел многие десятилетия.

Надо ли говорить, что и наша посторонняя женщина безукоризненно и «с листа» прочитывает этот проницательный взгляд со стороны? она угадывает и подлинную, общечеловеческую – и мужскую по стилю – духовность, сквозящую в нем, но она безошибочно фиксирует в нем и некую субтильную чувственность, которой по-хорошему здесь не место, которой стыдится в глубине души сам мужчина, и которая тоже коренится в его мужской природе.

И вот наша героиня из толпы инстинктивно не приемлет соединение того, что вообще по-хорошему не имеет права соединяться, то есть чувственность и духовность: она при этом всего лишь поневоле играет роль некоей безошибочной – поскольку эстетической – и быть может поэтому чуть больше, чем просто земной, великой и загадочной Инстанции, от которого не ускользает ни единая мелочь.

И потому чужой и непонятно откуда взявшийся мужской взгляд, запечатлевший на миг сие противоестественное сочетание, неприятен и враждебен ей как никакой другой.

Разбор по пунктам. – Во-первых, люди испокон веков склонны связывать себя отношением, в основе которого по самой его внутренней природе должна лежать любовь, а все прочие компоненты: такие как нежность, забота, дружба, взаимное доверие, ответственность за воспитание детей и даже сексуальная жизнь, – они как бы живут подобно листьям и ветвям высокого раскидистого дерева, питаясь соками единого ствола, и ствол этот – любовь, так что когда любовь проходит, корни дерева засыхают, и гибнет его прекрасная крона.

Во-вторых, при этом обычно происходит так, что мужчина и женщина по любви вступают в связь, и от этой связи у них рождаются дети, но спустя некоторое время их любовь не то что бы окончательно пропадает, но как бы рассеивается, подобно свету или туману, и наступает момент, когда почти уже невозможно говорить друг другу ласковые слова, дарить ласковые взгляды, а тем более обмениваться телесными ласками.

И тогда, в-третьих, мужчина и женщина должны расстаться.

Но если, в-четвертых, по тем или иным причинам они это не могут или очень не хотят сделать, и в то же время вынуждены «сохранять приличие», в образе их поведения неизбежно появляются черты того холодного спокойствия и ритуального, лишенного теплоты и жизни достоинства, которое на первый взгляд напоминает сатанинское таинство умерщвленной любви, однако при более внимательном рассмотрении – учитывая историю их любви, учитывая слабую и непостоянную человеческую природу, учитывая также характер самой любви, зависимый от множества факторов и преходящий, – итак, учитывая все это, оно (достоинство) обнаруживает куда более глубокое сходство с возвышенным обликом умершего лица, прежде чем началось разложение тела.

Потому что смерть, в-пятых, бесконечно выше, глубже и значительней дьявола.

Так что, в-шестых, только необъяснимое и постоянное внутреннее озлобление потерявшего любовь к своей жене мужчины искусственно заменяет самое глубокое в бытийственном отношении таинство умирания и смерти на куда менее глубокую, зато в художественном плане иногда более выразительную – так драма у нас на глазах кастрирует эпос! – мистерию соучастия сатаны.

А ведь положа руку на сердце – и это в-седьмых – пока мы вполне счастливы с женщиной, мы ничего общего с каким бы то ни было таинством не ощущаем, зато когда нашему счастью приходит конец, что-то похожее на предвечный ритуальный обряд Потери как таковой и Страдания как такового, действительно, мы испытываем, – есть над чем задуматься, не правда ли?

В том плане, в-восьмых, что если смерть выше сатаны, то и жизнь должна быть по большому счету выше Бога – всего лишь элементарная логика.

А если, в-девятых, мы с этим до конца не можем согласиться – и по праву – то только потому, что в глубине души предчувствуем, что наши представления о Боге столь же поверхностны, относительны и несовершенны, как и представления о Его (предполагаемом) антиподе.

Архитектура греховности

I. (Часть и целое). – Когда встречаются мужчина и женщина, между которыми может состояться прелюбодеяние, то есть интимная любовь, имеющая, как правило, причину в какой-нибудь неотразимой телесной детали – именно детали, а не общем физическом облике – и в основе своей, как правило, исключающая истинную душевную гармонию – оттого-то и связывает упорно народная молва прелюбодеяние с дьяволом, – так вот, когда встречаются такие мужчина и женщина, зарождающееся между ними прелюбодеяние подобно зажиганию костра в холодную дождливую ночь: тут и хворост сырой, и ветер мешает, и спички тухнут едва вспыхнув, – но не дай бог огню разгореться в полную силу, тогда его уже не потушить: и тогда Низшее надолго осилит Высшее.

Перейти на страницу:

Все книги серии Тела мысли

Оптимистическая трагедия одиночества
Оптимистическая трагедия одиночества

Одиночество относится к числу проблем всегда актуальных, привлекающих не только внимание ученых и мыслителей, но и самый широкий круг людей. В монографии совершена попытка с помощью философского анализа переосмыслить проблему одиночества в терминах эстетики и онтологии. Философия одиночества – это по сути своей классическая философия свободного и ответственного индивида, стремящегося знать себя и не перекладывать вину за происходящее с ним на других людей, общество и бога. Философия одиночества призвана раскрыть драматическую сущность человеческого бытия, демонстрируя разные формы «индивидуальной» драматургии: способы осознания и разрешения противоречия между внешним и внутренним, «своим» и «другим». Представленную в настоящем исследовании концепцию одиночества можно определить как философско-антропологическую.Книга адресована не только специалистам в области философии, психологии и культурологии, но и всем мыслящим читателям, интересующимся «загадками» внутреннего мира и субъективности человека.В оформлении книги использованы рисунки Арины Снурницыной.

Ольга Юрьевна Порошенко

Культурология / Философия / Психология / Образование и наука
Последнее целование. Человек как традиция
Последнее целование. Человек как традиция

Захваченные Великой Технологической Революцией люди создают мир, несоразмерный собственной природе. Наступает эпоха трансмодерна. Смерть человека не состоялась, но он стал традицией. В философии это выражается в смене Абсолюта мышления: вместо Бытия – Ничто. В культуре – виртуализм, конструктивизм, отказ от природы и антропоморфного измерения реальности.Рассматриваются исторические этапы возникновения «Иного», когнитивная эрозия духовных ценностей и жизненного мира человека. Нерегулируемое развитие высоких (постчеловеческих) технологий ведет к экспансии информационно-коммуникативной среды, вытеснению гуманизма трансгуманизмом. Анализируются истоки и последствия «расчеловечивания человека»: ликвидация полов, клонирование, бессмертие.Против «деградации в новое», деконструкции, зомбизации и электронной эвтаназии Homo vitae sapience, в защиту его достоинства автор выступает с позиций консерватизма, традиционализма и Controlled development (управляемого развития).

Владимир Александрович Кутырев

Обществознание, социология
Метаморфозы. Новая история философии
Метаморфозы. Новая история философии

Это книга не о философах прошлого; это книга для философов будущего! Для её главных протагонистов – Джорджа Беркли (Глава 1), Мари Жана Антуана Николя де Карита маркиза Кондорсе и Томаса Роберта Мальтуса (Глава 2), Владимира Кутырёва (Глава з). «Для них», поскольку всё новое -это хорошо забытое старое, и мы можем и должны их «опрашивать» о том, что волнует нас сегодня.В координатах истории мысли, в рамках которой теперь следует рассматривать философию Владимира Александровича Кутырёва (1943-2022), нашего современника, которого не стало совсем недавно, он сам себя позиционировал себя как гётеанец, марксист и хайдеггерианец; в русской традиции – как последователь Константина Леонтьева и Алексея Лосева. Программа его мышления ориентировалась на археоавангард и антропоконсерватизм, «философию (для) людей», «философию с человеческим лицом». Он был настоящим философом и вообще человеком смелым, незаурядным и во всех смыслах выдающимся!Новая история философии не рассматривает «актуальное» и «забытое» по отдельности, но интересуется теми случаями, в которых они не просто пересекаются, но прямо совпадают – тем, что «актуально», поскольку оказалось «забыто», или «забыто», потому что «актуально». Это связано, в том числе, и с тем ощущением, которое есть сегодня у всех, кто хоть как-то связан с философией, – что философию еле-еле терпят. Но, как говорил Овидий, первый из авторов «Метаморфоз», «там, где нет опасности, наслаждение менее приятно».В этой книге история используется в первую очередь для освещения резонансных философских вопросов и конфликтов, связанных невидимыми нитями с настоящим в гораздо большей степени, чем мы склонны себе представлять сегодня.

Алексей Анатольевич Тарасов

Публицистика

Похожие книги