Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

Стоит обратить внимание, как трактовались те или иные моменты в Иисусовой духовной и личной биографии, – и уже в зависимости от этой трактовки возникли не только три основные ветви христианства, но и все их дальнейшие ответвления, все известные нам секты, и шире – все бесчисленные оттенки личного верования: ну точь-в-точь как филологические исследования какого-нибудь Достоевского, коим нет числа… но где же тогда, спрашивается, сам Достоевский? в своих романах, конечно, однако разве попытки доскональней понять романы несовместимы с этими романами? и да и нет.

Когда Истина принимает образ судьбы человека, она достигает своего апогея и в известном смысле перестает существовать, – такова истина искусства, и такова же истина жизни и бытия, если признать за ними и в них измерение искусства.

Один из самых загадочных эпизодов жизни Иисуса, напоминающих и поцелуй Великого Инквизитора, и примирение мужа и любовника Анны Карениной во время родов, и всего Кафку, – это без сомнений воскрешение Лазаря: Лазарь был братом Марии и Марты, вряд ли он испытывал особую близость к Иисусу, Лазарь был уже в то время серьезно болен, и Мария, умащая ноги Иисуса мировым маслом, просила Учителя исцелить брата, однако Иисус не пожелал этого или не успел, и тогда уже Марта принесла Иисусу скорбную весть: Лазарь умер, Иисус скорбел и плакал, а потом отправился к могиле Лазаря, «Отодвиньте камень», – потребовал Он. – «Но умерший уже смердит, – возразила Марта.

Действительно, уже четверо суток пребывал Лазарь в состоянии смерти, Иисус воздел глаза к небу, прежде он лишь врачевал, но врачевать могли и раввины, теперь он переходил черту: повелевающий смертью был истинный Мессия, отодвинули камень, Иисус громко крикнул вглубь пещеры: «Лазарь, иди вон» – «И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его было обвязано платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет».

Звучит по-органному мощно, действительно: что может зримей и убедительней символизировать власть духа над материей, чем воскрешение из мертвых? но есть там и одна побочная мелодия, которая коробит слух: с Лазарем обращаются, как с собакой. «Иди вон, – приказывают собаке, – и тут же, как бы поясняя рядом стоящему человеку, – пусть идет»: кстати говоря, любимая сцена Достоевского из Евангелия, она же смысловой центр романа «Преступление и наказание».

Но нужно все это представить себе воочию: посиневшее смердящее вздутое тело с черными пятнами, ссадинами и кровоподтеками, в полуразорванных погребальных пеленах и с безумным взглядом, не до конца осознающим, что с ним происходит и зачем его заставляют двигаться, вторгается в привычную жизнь.

Черт, как известно, сидит в детали: есть закон соответствия внешнего облика и внутреннего состояния души, – теперь мы знаем, что в состоянии клинической смерти люди нередко отправляются в астральные путешествия: чаще в райской тональности и гораздо реже в тональности адской, но возвращаются они в жизнь всегда так или иначе потрясенные до глубины души и внутренне преображенные, при этом разрушение физического тела ни в коем случае даже не началось, это решающий момент: люди возвращаются в жизнь в теле, куда еще не успела войти смерть.

Нам не дано знать, что испытывает душа, когда ее тело подвергается разложению, судя по всему, она такое тело заведомо оставляет, а значит в телах с начавшимся разложением могут пребывать только адские души, – гоголевская панночка, вампиры, Франкенштейн, зомби и в конечном счете хоррор как условие, результат и атмосфера запретной игры со смертью.

В наше время продление жизни с помощью медицинских аппаратов обогащает сюжет о Лазаре новым жанровым нюансом: можно, оказывается, годами пребывать в теле, но не жить полноценной жизнью, лишь отодвигая смертный час; мы не знаем, что испытывал воскрешенный Лазарь: желал ли он вообще своего воскрешения в прежнем теле? что из астральной жизни успел он увидеть? а может, и не умер он вовсе, а был похоронен заживо, как это, увы! случалось с тысячами и тысячами людей?

Увы! нет никакой возможности установить полную картину фактов, – и вот большинство теологов, психологов и писателей, прислушиваясь к голосу интуиции, склоняются к тому, что воскрешение Лазаря было одной из самых черных страниц в Книге человеческого бытия.

Евангелист Иоанн, правда, сообщает, что позже Лазарь возлежал рядом с Иисусом, но почему тогда ни один из прочих евангелистов ни словом не упоминает о Лазаре? и как подобное стремится к подобному, так тень одного раннего и скорее эпизодического воскрешения ложится на другое, чуть более позднее и монументальное, а чтобы убедиться в правоте вышесказанного, нужно всего лишь припомнить взгляд Лазаря, который, хотя и описан человеком, жившим на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, является авторитетом родственным евангелистам как по букве, так и по духу, потому что все они в первую очередь художники, и лишь во вторую документалисты, вот как описан этот взгляд.