Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

В этой реплике в полной мере выражено упомянутое пересечение, которое Фрейд стремился выявить. Мужчина, с которым не может говорить женщина, – не просто мужчина, но и не только врач. Прежде всего, это мужской субъект, представитель медицинской профессии, усваивающий позицию, сопряженную с кастрацией, с результатами которой он до известной степени смиряется, поскольку в виде институциональных испытаний она открывает ему путь к достижениям, обладающим социальной общепризнанностью. Эту позицию можно было бы назвать генитальной, если бы не сомнения Фрейда на этот счет. Позиция эта ему в любом случае была небезразлична, в некотором роде перед ним его собственная альтернативная судьба, поскольку именно этой позиции общество поначалу от него и ожидало.

Даже не располагая на тот момент развитым аналитическим аппаратом, Фрейд улавливает, что позиция эта при всей своей внешней независимости несамодостаточна. Результатом и одновременно условием ее существования служит позиция истерическая, представляющая собой не просто симптом как совокупность соматических явлений, но и определенного типа речь. Таким образом, итоговый продукт образуется в результате воздействия речи на речь же. Особенность этой второй речи в том, что она нема, причем не всегда, но лишь в определенных обстоятельствах. С некоторой долей условности можно сказать, что она нема там, где звучит речь, ее породившая.

Открытие это полностью завладевает Фрейдом, который не мог актуализировать его в работе с истерическими анализантками иначе, как только принудив их к речи. Результатом стал масштабный успех в теоретическом плане и одновременно специфический ущерб, наносимый аналитической ситуации в конкретных случаях фрейдовской работы с истерией.

Попробуем прояснить эти тонкие различения. С одной стороны, верно то, что вместе с анализом в работу с неврозами пришла своеобразная демократизация, особенно на контрасте с врачебной средой, где речь пациента носит чисто служебный характер и ничего не значит, если идет вразрез с заявлениями врача. В анализе, как известно, ситуация до определенной степени иная, что не относится к наиболее занимающим самого Фрейда последствиям его вмешательства: эмансипация сама по себе его не интересовала, как не интересовала и власть – ложный выбор между этими двумя полюсами, навязываемый современной критической мыслью, мешает прояснить основной пункт приложения фрейдовских усилий.

Усилия эти неизменно концентрировались на том, что столь буквально высказала пациентка Лакана, – на положении, в котором особого типа речь становится продуктивной и производит определенное содержание, которое и было предметом желания Фрейда. Как показала фрейдовская работа с истерией, это содержание в конечном счете оказывается аналитиком отвергнуто, но просто обойти его не удается – сначала его необходимо вывести на свет. Поведение Доры показывает, что именно этим Фрейд и занимался, чем спровоцировал сопротивление с ее стороны. Дора гораздо тоньше сумела уловить то, что не удалось понять менее проницательным последователям Фрейда, превозносившим метод «лечения речью», пресловутый talking cure и якобы заключенную в этом методе «уважительную гуманность» врача. Речь, которую Фрейд из истерички вытаскивал, безусловно, выражала личный симптом пациентки, но не только. В первую очередь она имела отношение к обстоятельствам тяжбы Фрейда с субъектом из хорошо знакомой ему среды – профессионалов, респектабельных мужчин, вызывавших у пациентки, описанной Лаканом, боязливый трепет и отчаяние.

Такая предыстория вхождения истерички в анализ наделяет ее в глазах Фрейда особыми чертами. В ее лице он готовится встретить продукт определенного окружения, одновременно двигаясь навстречу одному из наиболее заметных истерических симптомов, касающихся речи. Истеричка не только может быть подвержена немоте, невротическому мутизму, но само ее положение на пике симптоматики отличает своеобразная неготовность быть говорящей, брать слово, особенно в присутствии мужчин – например, врачей или старших родственников (дяди, брата, отца). Отношения истерического субъекта с отцом, как правило, отмечены наиболее яркой нехваткой в области речи, что подчеркивают клинические случаи девического мутизма. В концентрированном виде эта симптоматика воплощена в вопросе обеспокоенного родителя нервной больной: «Почему нема моя дочь?» Родитель, как правило, испытывает по поводу происходящего полное недоумение – с его точки зрения, для дочери сделано все возможное и даже сверх того.