В каком-то смысле все дети рождаются «недоношенными» – за родами следует так называемый четвертый триместр, в течение которого мозг продолжает стремительно развиваться уже за пределами утробы. В первые три месяца жизни мозг младенца вырастает на 1 % в день, то есть к концу этого периода он увеличивается на 64 %, после чего скорость роста снижается до 0,4 % в день. В течение фазы быстрого развития 60 % энергии, потребляемой ребенком, расходует мозг. Исследования показали, что мозг новорожденного содержит такое количество мозговых клеток, что их с запасом хватило бы на всю жизнь, – их примерно вдвое больше, чем в мозге взрослого, несмотря на то что весит детский мозг вдвое меньше. К трем годам, когда мозг достигает полного размера, начинается удаление лишних синапсов (т. н. синаптический прунинг), то есть освобождение мозга от нейронных связей, которые ему не понадобятся.
Здесь начинается самое интересное, потому что синаптический прунинг у разных детей проходит неодинаково. Мозг каким-то образом определяет, что конкретному человеку пригодится в будущем, а что – нет. Музыкальный гений будет нуждаться в отличных моторных навыках для виртуозной игры на пианино, но легко обойдется без выдающихся математических способностей или таланта к языкам. Скульптору пригодится развитая способность представлять многомерные объекты, зато он может остаться без коммуникативных навыков, которые помогли бы найти идеального партнера. Число комбинаций бесконечно, но чтобы составить их, достаточно квадриллиона существующих в мозге связей. Однако очевидно, что мозг не может знать, что его владельцу будет необходимо в будущем. Синаптический прунинг – не случайный процесс. Единственное объяснение: им на более высоком уровне управляет нечто, неподвластное времени.
Так, ученые из Вашингтонского университета обнаружили, что участки мозга, отвечающие за речь (зона Брока и мозжечок), активизируются в семимесячном возрасте, задолго до того, как ребенок начинает говорить. То есть необходимые механизмы возникают в мозге заранее, как будто кто-то предсказывает их значимость. Младенец в семь месяцев еще не знает, что ему придется учиться говорить, но человек разумный знает, потому что мы обладаем сознанием и общаемся друг с другом при помощи речи, так что эту способность наследует подавляющее большинство детей.
Это не то же самое, что наследуемые механизмы замены молочных зубов на коренные, связанные с ростом челюсти, или пубертатный период, обязательный для последующего размножения. Речь – это ментальный навык, основной способ узнать, что на уме у другого человека.
Мы бы продвинулись намного дальше в изучении этого вопроса, если бы знания о строении мозга помогали изучать разум. Но убеждение, что «мозг порождает разум», всегда было ложным. Клетка не может получить информацию из атомов и молекул, которые не знают, что человеку понадобится речь. Только сознание может объяснить это, потому что именно оно и есть «знающий» элемент всех клеток, всех форм жизни и всех людей.
Мы живем в золотой век нейробиологии – и можно подумать, что не за горами появление инструкции по использованию разума. Но, к сожалению, этого не произойдет, потому что мы ограничиваем себя, приравнивая разум к мозгу. Даже несметное множество нейронных связей в мозгу не имеет никакого значения, когда мы говорим о разуме (ведь измерение всех частот видимого света не помогает нам понять, как именно Леонардо да Винчи написал «Мону Лизу»). Жизнь была бы бессмысленна, если бы ею руководил мозг, потому что сам мозг не имеет никакого смысла. Нет оснований приписывать мысли, чувства и ощущения скоплениям нейронов. Если бы нейробиолог говорил: «У этого футболиста ум за мозг зашел» или «Птице – крылья, а человеку – мозг», любой понял бы, что на самом деле он должен был использовать слово «разум».
Люди изначально существуют, и для этого не нужны никакие причины и теории. Мы существуем, потому что существует сознание.
Однако переубедить ученых сложно. Если электроэнцефалография покажет, что у жертвы ДТП диагностирована смерть головного мозга, это будет значить, что разума тоже больше нет. Так не очевидно ли, что разум все это время жил именно там, внутри черепа? Нисколько!
Представьте, что вы никогда раньше не видели фортепиано и ничего не знаете о том, как оно работает. Вы заходите в комнату, где рояль сам играет вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае». Вы видите движение клавиш, удары молоточков по струнам.