Читаем Метакод полностью

Метакод

Константин Александрович Кедров

друг в друге алея,

в том надтреснутом

мах и пристанище,

ночная грызня светил.

Марс, Марс —

каменное болото,

костяное сердце,

отзовись на зов.

В мерцающей извести

чернеющие провалы.

Кто поймет эту клинопись

провалов носов и глаз,

черепа — черепки

известковой книги.

Твоя звенящая бороздка,

долгоиграющий диск черепной,

повторяющий вибрацию звонких гор,—

в этом извиве

прочтешь ослепительный звук тошнотворный,

выворачивающий нутро,

и затухающий

взвизг

при скольжении с горы вниз

в костенеющую черепную изнанку.

За этой свободой

ничем не очерченный,

не ограненный,

за этими пьянящими контурами

проявляющейся фотобумаги

не ищи заветных призраков,

не обременяй грядущим

твое громоздкое

шествие в неокругленность.

И тогда эти камни,

щемящие камни,

отпадая от тела,

упадут в пустоту.

Ты пойдешь по полю,

Наполненному прохладой,

отрывая от земли букет своих тел.

(К. К.)

Во все времена устрем¬лялись рыцари света за чашей Грааля и своими путями выходили к световому конусу мира.

Битва света за чашу Грааля продолжалась в средневеко¬вой Англии. Глянем на небо глазами рыцарей Круглого стола, ищущих светлую чашу Грааля в небесном царстве. Вот престол — Плеяды. Вот священник с воздетыми рука¬ми — Орион. Вот между рук его три звезды — три старца. Чаша — созвездие Чаши. Сияющий Ланселот — созвездие Персея. Об этом говорится в романе Томаса Мэлори «Смерть Артура».

«...Увидел он, как отворилась дверь в тот покой и оттуда Излилась великая ясность, и сразу стало так светло, словно все на свете факелы горели за той дверью...

И взглянул он через порог, и увидел там посреди покоя серебряный престол, а на нем священную чашу, покрытую красной парчою, и множество ангелов вокруг, и один из них держал свечу ярого воска, а другой — крест и принад¬лежности алтаря. А перед священной чашей он увидел блаженного старца в церковном облачении, словно бы тво¬рящего молитву. Над воздетыми же ладонями священника привиделись сэру Ланселоту три мужа, и того, что казался из них моложе, они поместили у священника между ладо¬ней, он же воздел его высоко вверх и словно бы показал так народу.

...Шагнул он за порог и устремился к серебряному пре¬столу, но когда он приблизился, то ощутил на себе дыхание, словно бы смешанное с пламенем, и оно ударило его прямо В лицо и жестоко его опалило». Да, небесный огонь опаляет. Во все эпохи в небесах идет битва света. Небесная битва и битва земная слились воедино в пророческой поэме Осипа Мандельштама. Поэма написана им в воронежской ссылке в феврале — марте 1937 года. Она вся пронизана предчувствием грядущей мировой войны и превращается в битву света с темнотой. Звездная, «ясно-ясеневая», чуть-чуть «красновато-яворовая» огненная аура Мандельштама достигает из окопа земли двух небес. Его череп — «звездным рубчиком шитый чепец» — становится уже знакомой нам чашей небес. Он ощущает всей сетчаткой бег лучей и мчится за ними со световыми скоростями, и по уже известным законам метакода выходит к светлой чаше конуса мировых событий. Улетая туда, в горловину чаши, он видит, как мчатся обратно «белые звезды земли», стано¬вясь по законам теории относительности «чуть-чуть красны¬ми»,— это знаменитое красное смещение, возникающее при разбегании галактик. Это высокая поэзия и гениальное описание антропной космической инверсии. Оно подлинно пережитое и потому пророческое. Словно поэт уже прошел сквозь войну и те¬перь помогает нам уже оттуда лучами своей «яворовой» ауры.

До чего эти звезды изветливы!

Все им нужно глядеть — для чего?

В ожиданье судьи и свидетеля,

В океан без окна, вещество...

Научи меня, ласточка хилая,

Разучившаяся летать,

Как мне с этой воздушной могилою

Без руля и крыла совладать.

И за Лермонтова Михаила

Я отдам тебе строгий отчет,

Как сутулого учит могила

И воздушная яма влечет.