Сеспедес, несомненно, увлекся эффектным, но во многом преувеличенным противопоставлением безграничного материального могущества и крайней духовной примитивности реально существовавшего исторического лица. Симон Патиньо был далеко не так прост и однозначен, каким его изображает маститый боливийский прозаик. «Оловянный король» действительно был лишен каких-либо нравственных устоев, он действительно предавался сомнительным развлечениям, был анекдотически скуп и до смешного тщеславен. Но только ли это? Писатель почти не показывает нам своего героя под другим, более важным углом зрения, прежде всего — как сильную, хитрую и дальновидную личность, никогда не уклонявшуюся от борьбы и неизменно сокрушавшую всех своих соперников, часто обладавших и умом, и образованием, и большим общественным весом. Ведь в мире безжалостной капиталистической конкуренции Патиньо действительно стал победителем и осуществлял свое неоспоримое и деспотическое господство, стоя на самой вершине мировой финансовой пирамиды. Все, чем гордилась европейская и американская буржуазная элита, — ее огромные состояния, ее родственные связи со старинной аристократией, ее дорогие и недоступные женщины, ее влияние в международной политике, — все оказалось в подчинении невежественного метиса из бедной, затерянной в Андах латиноамериканской страны. Ему было суждено осуществить своеобразное «историческое возмездие» — купить для своего ничтожного сына Арнольдо одну из знатнейших и элегантнейших женщин Европы — Милагрос Сальватьерра, родственницу испанского короля, предки которой некогда сдирали кожу с покоренных индейцев Верхнего Перу. «И теперь, — пишет Сеспедес, — племя рабов через одного из своих отпрысков породнилось с господами-поработителями. Старый, затонувший было испанский галеон всплыл на поверхность. Плебейское олово, выцарапанное из земных недр грязными, мозолистыми руками, очищенное от дьявольского блеска, приобрело форму и цвет августейшей женской плоти».
Особой яркостью и выразительностью отличается художественная палитра Сеспедеса, когда он рисует своеобразный национальный и исторический фон, на котором развертывается жизнь Сенона Омонте. Боливия первой половины XX века, ее суровые высокогорные пейзажи, ее напряженная политическая жизнь, каторжный труд рудокопов показаны осязаемо и зримо. То же можно сказать и о многих второстепенных героях сеспедесского романа. Весьма интересен и символичен образ управляющего рудником — Эстрады, верного слуги своего хозяина, человека незаурядного и по-своему честного, пришедшего к запоздалому прозрению и трагическому концу. Однако любопытнее всего та необычная для латиноамериканской литературы манера, с которой боливийский прозаик изображает североамериканский инженерно-технический персонал, законтрактованный компанией «Омонте тин» для работы на оловянных рудниках. Американские специалисты— Бэкью, Рит, Мак-Ноган, — стараниями которых усиливалась эксплуатация шахтерского пролетариата Боливии, показаны без вполне объяснимой неприязни, а прежде всего с точки зрения их деловых и организаторских качеств, как люди весьма способные и образованные. Это нужно писателю для того, чтобы еще больше подчеркнуть контраст между ними и их боссом, легко покупающим американскую научно-техническую элиту за баснословные оклады и заставляющим ее покорно сносить дикие хозяйские выходки. В изображении Сеспедеса они — тоже рабы капитала, воплощенного в Омонте, хотя и рабы, гораздо более высокооплачиваемые. Очень рельефна и многозначительна в этом смысле фигура инженера Мак-Ногана, который, пережив семейную драму и стремясь найти забвение в труде, в конце концов открыто восстает против хамства и бесчеловечности Омонте.
Закрыта последняя страница книги… Чем обогатит она читателя? Многим: он познакомится с маленьким и своеобразным народом Боливии, с его жизнью и борьбой на одном из самых горьких этапов национальной истории; увидит величественную картину неповторимой андской природы; полюбит многих скромных тружеников, ставших жертвой корыстных капиталистических интересов; проникнет взглядом за кулисы боливийской и мировой политики первой половины XX века, а главное, познает истинную — не рекламную — цену материального «успеха» и «самоутверждения» личности в условиях господства денежного мешка.
I
1942 год. В шесть часов вечера затемнение обезглавило здания Нью-Йорка. Кровь медленно вытекает сквозь световые прорези в нижних этажах. Кровавыми каплями разбегаются красные огоньки автомобилей. А вверху — небоскребы, будто накрывшись гигантскими капюшонами, не узнают друг друга и, усмехаясь, под плотной маской, прячутся в угольно-черном небе.
На Парк-авеню под гнетом густого мрака стелется по тротуарам свет, словно исходящий из глубины земли, и отражается на лицах прохожих и в стеклах вращающихся дверей отеля.