Металл дьявола

Образец карточки с просьбой об аудиенции утверждается. Далее следует нота государственного секретаря Ватикана С уведомлением о том, что его преосвященство жалует возлюбленному сыну своему дону Сенону орден Григория VII и индульгенцию на сто тысяч дней.

— Не густо за те деньги, что я им дал.

Муниципалитет Кочабамбы в обращении, подписанном группой социалистов, почтенными горожанами, епископом, несколькими важными дамами и студенческой федерацией, просит прославленного земляка распорядиться о бесплатной выдаче со своей фермы тридцати литров молока ежедневно на нужды приюта для сирот, жертв войны в Чако.

Прикрыв глаза, Омонте молчит и вдруг взрывается:

— Чьи там подписи? Что у них — нет фамилий?

Советник зачитывает фамилии.

— Гм… Эта война мне и так дорого стоила. А теперь молоко… Но молоко идет на масло для служащих. И сами подписавшиеся болтали, что мои коровы больны бруцеллезом. Оставить без ответа.

Письмо уполномоченного в Боливии сообщало, что «Компани де мин» и «Боливиэн майнз» просят правительство об увеличении квоты на вывоз олова в связи с тем, что «Омонте тин» не использовала свою квоту на прошлое полугодие из-за полного истощения запасов руды на рудниках.

Омонте побагровел:

— Знаю я эти еврейские штучки! Мои рудники всегда были самыми богатыми. Всегда!

— Сеньор посол, мистер Бэкью должен был утверждать обратное, чтобы избавиться от дополнительного налога. Говорят, что правительство имеет намерение заполучить аванс золотом в счет налога.

— Ах, вот как! Они хотят воевать со мной. Напишите нашему управляющему, чтобы он дал аванс на самых выгодных условиях. И пусть эти евреи подавятся. Пошлите каблограмму. Нет, вот как нужно сделать: мы возьмем на один пункт меньше, чем эти свиньи, и тогда они лопнут. Что там еще?

Советник погладил свой гробовидный подбородок.

— Ваше превосходительство, художник просит десять тысяч франков.

— Ха, ха… Право, это даже смешно. Он намалевал какое-то чудовище, я сам на себя не похож, и еще требует с меня десять тысяч. Не смешно ли? Ни одного сантима! Пусть забирает себе этот шедевр.

Советник делает глотательное движение:

— Но, сеньор, есть одно обстоятельство… деликатное обстоятельство…

Магнат даже заморгал.

— Что еще за обстоятельство? Говорите же наконец!

— Художник говорит, что в случае неуплаты он выставит портрет в салоне «диких»[51]. Это очень посещаемый салон.

Омонте вскакивает, хватается за голову, рвет ворот рубашки, обегает письменный стол.

— Опять воровство, опять шантаж! Все поголовно — воры, всюду — ворье. Придется все же заплатить. Десять тысяч франков — на ветер, прямо на ветер!

Персонал замер и почтительно слушает.

— Не хочу больше ничего знать! Все это грабеж. Ни одной приятной новости.

Ему подают кашне, шляпу, помогают надеть пальто, провожают к выходу, потом возвращаются и, стоя под портретом, испускают вздох облегчения.

— Хорошо еще, что он не знает последней новости: сеньора Милагрос де Сальватьерра-и-Габсбург Омонте разводится.

— Неужели разводится?

— Да, и просит немедленно назначить ей ежемесячную пенсию в десять тысяч долларов.

Агентство Гавас сообщило: «Президент Боливии покончил жизнь самоубийством».

— Это должно было случиться, должно было случиться.

— Да, он был настоящий дикарь.

— Не пообедать ли нам?

Из автомобиля с задернутыми шторками Омонте выходит на залитый солнцем тротуар Вандомской площади; через стеклянную дверь, которую распахивает перед ним привратник в униформе бутылочного цвета, он попадает в застекленный вестибюль отеля «Ритц», где должен состояться обед с представителями «Интернейшнл смелтинг».

Снова застывают в поклоне слуги, грумы, метрдотели. В шуме голосов и шарканье ног едва слышна музыка; приглушенные звуки оркестра плывут над коврами, окнами, цветами и столиками, отраженными в зеркалах. «Ваше превосходительство, обед — на втором этаже. Сюда, пожалуйста».

Омонте медленно движется сквозь толпу надушенных женщин, элегантных мужчин. Проходит за спинками стульев в центре зала. В углу пенится белыми хризантемами огромная амфора. Он останавливается. Ему нравится здесь: женские фигуры, улыбки, зеркала, голубые дымки сигарет, плывущие в сизоватом воздухе к деревянной полированной лестнице, на которой мужчины и женщины — если смотреть снизу — кажутся особенно высокими.

Он усаживается в кресло. Совсем близко от него, за столиком возле стены, где изображена стайка лимонно-желтых амуров на фоне голубого неба, сидит девушка и пишет. Время от времени она поднимает свои светлые глаза и задумчиво смотрит, потом снова склоняется над столом и продолжает писать. Кажется, будто Пикассо единым движением прочертил эту изящную ломаную линию: фетровая шляпка с пером, бюст, бедра, ножки со сдвинутыми вместе носками. Она встает и подходит к окошечку компании «Вестерн юнион». И стоит теперь спиной: коротенькая юбка, крепкие икры, тонкие щиколотки, каблучки вместе. Рассыльный слегка задевает ее пакетом. Медноволосая девушка поворачивает тонкую шейку и встречается глазами с Омонте. Потом делает полуоборот и, словно самолет, разрезая воздух, плавно движется к выходу.