Металл дьявола

Слава о миллионах Омонте привлекла к особняку, снятому на Елисейских полях, бразильского плантатора, в чьих руках, похожих на лапы орангутанга, кофейные зерна превращались в бриллианты; семью доктора Итурбуру, аргентинского скотовода, чьи стада так густо покрывали пампу, что казалось, будто она поросла не травой, а рогами; кубинского сахаропромышленника, который хвалился, что, скачи он верхом хоть двадцать четыре часа, все равно не объедет все свои шелестящие тростниковые плантации; и венесуэльского генерала, который любил рассказывать, как у себя на родине он всегда вместе с саблей носил на поясе мешочек с золотом, чтобы бросать монеты барабанщикам во время веселых местных празднеств (никогда, впрочем, не вспоминая об этих повадках в парижских кабаре).

Вместе с ними появились и кое-какие мнимые боливийские богачи, которые жили в Париже в скромных пансионах, в театры ходили на галерку и обедали в дешевых ресторанах, чем вызывали презрение. некоего настоящего боливийского миллионера, который возомнил себя британцем и обучал своих детей в Оксфорде.

Один из боливийцев, живущих в Париже, дон Панталеон Уркульо, человек с черными бровями и седой шевелюрой, подчеркивающей моложавость его гладкого лица, всегда щеголявший в белых гетрах и кремовом жилете, оказался другом этого миллионера, о чем случайно узнал Омонте, когда пожелал как-то пригласить Уркульо на ужин.

— Очень сожалею, сеньор Омонте, — ответил ему Уркульо, — но именно на этот вечер я приглашен в оперу, в ложу дона Феликса Авелино Арамайо[35]. Он редко приезжает в Париж и на этот раз… никак не могу его покинуть.

Через несколько дней Уркульо принял приглашение Омонте в дорогой ресторан на улице Риволи. На обеде присутствовали еще несколько боливийцев с супругами.

Уркульо язвительно критиковал боливийскую дипломатическую миссию во Франции. В прошлом он был секретарем посольства.

— Теперь, — сказал он, — наше посольство похоже на лавку в квартале Сан-Роке. О, в те времена, когда послом был Аргандонья!..

Вежливые, вышколенные лакеи, изысканное меню, оркестр, тонкие вина, декольтированные женщины, мужчины с крахмальной грудью. Сеньор Омонте удовлетворенно рыгнул и поковырял в зубах. Появился счет, и он вынул бумажник одновременно с Уркульо.

— Вы собираетесь заплатить? — иронически спросил Омонте.

— Нет, если хотите вы…

— Сколько?

— Trois cents quarante cinq francs, monsieur[36].

— Что?

Омонте взял счет и принялся изучать его. Потом вытащил три билета по сто франков и один в пятьдесят и подал лакею. Сдачу он оставил на чай, ничего к ней не добавив. Омонте и не заметил, какую презрительную гримасу скорчил лакей, но тут вмешался Уркульо.

— Позвольте, раз уж я достал бумажник…

И он положил на поднос бумажку в пятьдесят франков.

Лакей просиял, но Омонте нахмурился.

— Ну-ка, постойте, — пробормотал он своим хриплым голосом и, вытащив пятисотенную ассигнацию, протянул ее лакею.?

Все вышли на улицу. Уркульо незаметно задержал Омонте.

— Простите меня, мой уважаемый соотечественник, но в Париже вы новичок… Здесь очень требовательны насчет чаевых. В чаевых — тайна французского воодушевления. Однако преподносить этому бездельнику такой подарок тоже было незачем.

Весь особняк, его сервизы, хрусталь и челядь были в полной боевой готовности к интимному ленчу, который устраивали супруги Омонте, пригласив на угощение «по-боливийски» сеньоров Солорсано и Антекера с супругами, одинокую родственницу доктора Итурбуру и венесуэльского генерала.

Бурная деятельность началась с самого утра. Донья Антония при помощи Сесилии стряпала на кухне креольские блюда, щедро приправляя их привезенным из Боливии индейским перцем. Ей не терпелось похвалиться своим роскошным дезабилье, и под предлогом, что собрались только «свои», она надела его для приема гостей, а в ушах, на шее и на пальцах так и сверкали бриллианты.

Венесуэльский генерал присоседился к стоявшей на мраморном столике бутылке с коньяком «наполеон» и постепенно опустошал ее.

Но вот все уселись за стол. Шумным-одобрением была встречена ярко-красная мешанина, в которой плавали куски цыплят и картофель.

— Пальчики оближешь…

— Угощайтесь, кушайте вволю… Берите руками, туг ведь вилкой не подденешь.

Вскоре все салфетки были покрыты красными пятнами.

— Вино… Лучше бы запивать чичей, но что поделаешь? Рейнвейном тоже неплохо, — сказал Омонте.

На кухне дворецкий, лакеи и горничная обменивались язвительными замечаниями:

— Рейнвейн!.. Много они в нем понимают. Пьют такое, что и грузчики пить не стали бы…

Слуги прятали пустые бутылки из-под хороших вин и потом, тайком наполнив их третьесортным пойлом, снова подавали на стол.

— А что это они едят?

Повар:

— Что-то страшное, угощение мексиканских индейцев пли черт их знает кого, может, и людоедов.

Дворецкий:

— Что и говорить, дикари, но с большими деньгами. Камердинер, зажав двумя пальцами нос:

— А сеньор, когда ложится спать, запихивает свои носки поглубже в туфли, а наутро требует, чтобы я ему их подавал. И спит всегда в рубашке и кальсонах.

Кучер:

— А что за ужасные желтые автомобили они купили себе!..

Служанка: