«Метаморфозы» и другие сочинения

25. Так рассказывала пленной девушке выжившая из ума и пьяная старушонка; а я, стоя неподалеку, клянусь Геркулесом, жалел, что нет при мне табличек и палочки, чтобы записать такую прекрасную повесть. Тут после какой-то опасной схватки возвращаются разбойники с добычей, но несколько более задорных из них ранеными; этих они на поправку оставляют дома, а самим не терпится возвратиться за припрятанной в какой-то пещере добычей. Проглотили второпях обед и меня с лошадью, как вьючную силу для предстоящей перевозки, погоняя палкой, выводят на дорогу, измучившись, кружась вверх и вниз, к вечеру добираемся мы до некоей пещеры; там на нас навьючили множество всякой поклажи и, ни минуточки не дав отдохнуть, сейчас же гонят обратно, и так впопыхах заторопились, что, осыпаемый ударами, споткнулся я о камень, лежавший при дороге, и свалился. Опять посыпались на меня удары, чтобы я поднялся, хотя я и повредил себе правое бедро и левое копыто.

26. И один из них говорит: — Долго ли мы будем даром кормить этого никуда не годного осла, который теперь к тому же и охромел еще? — А другой: — Как только этот проклятый завелся у нас в доме, ни в чем удачи нам нет, самых храбрых то ранят, то насмерть убивают. — Еще другой: — Как только он, хочет не хочет, поклажу донесет, — я не я буду, если его вниз головой не сброшу, пускай ястреб им досыта питается.

Покуда эти добрейшие люди так между собою о моей смерти переговариваются, мы добрались и до дому. От страху у меня на копытах словно крылья выросли. Тут, наскоро свалив с нас груз и перестав заботиться о нашем благосостоянии и также о моей смерти, сейчас же вызывают они товарищей, которые оставались ранеными, чтобы остаток добычи перенести на руках, так как, по их словам, им до смерти надоела наша медлительность. Меня же немало мучила мысль о готовящейся мне смерти. И я так раздумывал сам с собой: — Ну, что, Луций, стоишь, каких новостей ждешь? Смерть, и притом жесточайшая, решена тебе на совете разбойников. Привести в исполнение этот приговор не стоит никакого труда.

Видишь, совсем близко высокие скалы, усеянные острейшими камнями, которые в тело тебе вонзятся, раньше, чем умрешь, на клочки тебя раздерут. Ведь пресловутая магия твоя, дав тебе образ и тяготы осла, не ослиной кожей тебя снабдила, а тонкой пленкой, как у пиявки. Что же ты не воспрянешь духом и не подумаешь, пока еще возможно, о своем спасении? Пока разбойников нет, все для бегства сложилось самым благоприятным образом. Или ты боишься присмотра старухи полуживой? Лягнуть ее разок хромой ногой — вот с ней и покончено! Но к кому направить бег свой и кто окажет мне гостеприимство? Вот нелепое и поистине ослиное рассуждение! да любой прохожий охотно уведет с собою средство к передвижению.

27. Сейчас же быстрым усилием оборвав привязь, которой я был прикреплен, пускаюсь в бегство со всех четырех ног. Однако я не смог ускользнуть от ястребиного глаза хитрой старухи. Как только она увидела меня на свободе, набравшись не по возрасту и не по полу своему дерзости, ухватилась она за привязь и пыталась привести меня обратно. Но я, памятуя о зловещем намерении разбойников, не поддаюсь никакой жалости, но, ударив старуху задними ногами, сейчас же валю ее на землю. Но она, хотя и распростертая ниц, все-таки крепко держала привязь, так что несколько шагов я протащил ее за собою. К тому же она начала громким воем звать к себе на подмогу. Но тщетно воплями поднимала она напрасный шум, так как не было никого, кто мог бы прийти к ней на помощь, разве только одна пленная эта девица, которая, прибежав на крики, видела зрелище, клянусь Геркулесом, достойное памяти, — старуху в виде Дирцеи,[258] повисшую не на быке, а на осле. Тогда она, вооружившись мужским мужеством, решилась на прекрасное и опасное дело. Выхватив у той из рук привязь и остановив меня успокоительным щебетаньем, она ловко на меня вскакивает и снова побуждает к бегу.

28. Одушевленный добровольным решением бегства и стремлением освободить девицу, к тому же и убежденный ударами, которые частенько меня подбадривали, я с лошадиной скоростью застучал по земле четырьмя копытами, пытаясь даже отвечать ржанием на нежные обращения девушки. Неоднократно даже, повернув морду, будто для того, чтобы почесать спину, я целовал красивые ноги девушки. Наконец она, вздохнув из глубины души и обращая к небу взволнованное лицо, восклицает: