«Метаморфозы» и другие сочинения

17. Когда пришли мы уже к самому храму, великий жрец, те, которые несли священные изображения, и те, что ранее уже были посвящены в почтенные таинства, войдя во святилище богини, расположили там по чину изображения и подобия. Тогда один из них, которого все называли писцом, встав против двери и сделав собрание пастофоров[398] — так именовалась эта святейшая коллегия, — взошел на возвышение и стал читать из книги по писанному молитвы о благоденствии верховного правителя, почтенного сената, всадников и всего народа римского, о кораблях и корабельщиках, обо всех живущих под нашей державой, закончив чтение, по греческому обряду, греческим возгласом <…>.

Слова эти, судя по восклицанию всех присутствующих, последовавшему за провозглашением, обозначали, что все совершено было благополучно. Исполненный радости народ, держа в руках ветки с листьями и веночки из вербены, поцеловал ступни серебряной статуи богини, стоявшей на пьедестале, и отправился по домам. Я же не мог решиться ни на шаг отойти от этого места и, не спуская глаз с изображения богини, перебирал в памяти испытанные мною бедствия.

18. Летучая молва меж тем не ленилась и не давала отдыха своим крыльям. Но сейчас же у меня на родине пошел разговор о несравненной милости ко мне божеского промысла и о моей достопримечательной судьбе. Наконец мои друзья, домочадцы и все, кто связан был со мною родственными узами, отложив скорбь, в которую их погрузило ложное известие о моей смерти, и исполнившись неожиданной радости, спешат ко мне с подарками, чтобы убедиться, действительно ли я вернулся на свет божий из преисподней. Я уже потерял надежду их видеть, потому очень им обрадовался и со спокойным сердцем принимал их подношения от чистой души, так что близкие мои предусмотрительно освободили меня от забот о пропитании и содержании.

19. Поговорив с ними, как полагается, и каждому по очереди рассказав о прежних моих бедствиях и теперешней радости, я снова все свое благодарное внимание устремляю на богиню; наняв внутри церковной ограды помещение для временного житья, посещаю каждое богослужение, не разлучаясь с жрецами, неусыпный почитатель великого божества. Ни одна ночь, ни один сон у меня не проходили без того, чтобы я не лицезрел богини и не получал от нее наставлений; частыми повелениями она убеждала меня принять посвящение в ее таинства, к которым давно уже предназначен. Хотя я и сгорал сильным желанием исполнить это, но меня удерживал священный трепет, так как считал я весьма трудным делом наложить на себя духовное звание и дать обет целомудрия и воздержания, который не легко исполнить в жизни, исполненной всяческих случайностей и соблазнов. Обдумывая все это, я, хотя и стремился нетерпеливо принять посвящение, со дня на день откладывал исполнение своего решения.

20. Однажды ночью приснилось мне, что ко мне приходит верховный жрец, неся полный подол чего-то, и на мой вопрос, что это и откуда, ответил, что это гостинцы мне из Фессалии, а также что ко мне возвращается раб мой Кандид. Проснувшись, я очень долго думал об этом сновидении, тем более что очень хорошо помнил, что у меня никогда не было раба по имени Кандид. Но все-таки я полагал так, что присланные гостинцы во всяком случае обозначают какую-то прибыль. Обеспокоенный и удивленный, откуда может мне быть прибыль, отправился я в храм на утреннее открытие врат. Когда отдернулись в разные стороны белоснежные завесы, мы приветствовали почитаемое изображение богини гимном; жрец обошел по очереди все алтари, совершая богослужение и произнося торжественные молитвы, наконец, зачерпнув из священного колодца воды, совершил возлияние из чаши;[399] исполнив все по освященному обряду, духовенство, приветствуя восходящее Солнце,[400] прославило начало дня. И вдруг из Гипаты, узнав о моих приключениях, приходят слуги, оставленные мною там, еще когда Фотида уловила меня в коварные сети, и приводят с собою даже мою лошадь, которую после долгих мытарств им удалось отыскать по особой отметине на спине. Вещему промыслу моего сновидения я тем более удивлялся, что, кроме совпадения в смысле прибыли, рабу Кандиду соответствовал возвращенный мне конь, который был белой масти.[401]