«Метаморфозы» и другие сочинения

15. Я закричал: — Эй, есть тут кто? Откройте мне дворовую калитку: до свету хочу выйти! — Привратник, поперек калитки на земле спавший, говорит спросонья: — Разве ты не знаешь, что дороги от разбойников неблагополучны! Как же ты так ночью в путь пускаешься? Если у тебя такой грех на душе, что ты помереть хочешь, так у нас-то головы не тыквы, чтобы из-за тебя умирать! — Не долго, — говорю, — до света. К тому же что могут отнять разбойники у такого нищего путника? Разве ты, дурак, не знаешь, что голого раздеть десяти силачам не удастся? — На это он, засыпая и повернувшись на другой бок, говорит: — Почем я знаю. Может быть, ты зарезал своего товарища, с которым вчера вечером пришел на ночлег, и думаешь спастись бегством?

16. При этих словах (до сих пор помню) показалось мне, что земля до самого Тартара расселась и голодный пес Цербер готов растерзать меня. Тогда я понял, что добрая Мерое не из жалости меня пощадила и не зарезала, а от жестокости для крестной казни сохранила. Итак, вернувшись в комнату, стал я раздумывать, каким способом лишить себя жизни. Но так как судьба никакого другого смертоносного оружия, кроме единственной моей кроватишки, не предоставила, то начал я: — Кроватка моя, кроватка, дорогая душе моей, ты со мной столько несчастий претерпела, ты по совести знаешь, что ночью свершилось, тебя одну в моем бедствии я могу назвать свидетельницей моей невиновности. Мне, в преисподнюю стремящемуся, облегчи туда дорогу! — Сказав это, я отдираю от нее лямку, которою она была обвита; закинув и прикрепив ее за край стропил, что выдавались над окном,[166] на другом конце делаю крепкую петлю, влезаю на кровать и, приподнявшись, в петлю вкладываю голову. Но когда я ногой оттолкнул точку опоры, чтобы тяжестью тела петля сама затянулась и прекратила мое дыхание, внезапно веревка, сгнившая, да и старая уже, обрывается, и я валюсь с высоты на Сократа, что около меня лежал, рушусь и с ним вместе качусь на землю. Как раз в эту минуту врывается привратник, крича во все горло: — Где же ты? среди ночи приспичило тебе уходить, а теперь храпишь, закутавшись?

17. Тут Сократ, придя в себя, не знаю уж, от падения ли нашего или от этого крика, первым вскочил и говорит: — Недаром все постояльцы не терпят этих дворников! Этот нахал лезет сюда, наверное, чтобы стащить что-нибудь, и меня, усталого, разбудил от глубокого сна своим ораньем.

Я весело и бодро вскакиваю от неожиданного счастья.

— Вот, надежный привратник, мой товарищ, отец мой и брат! А ты с пьяных глаз болтал, что я его ночью убил! — С этими словами я, обняв Сократа, принялся его целовать. Но тот, услышав отвратительную вонь от жидкости, которою меня те ведьмы залили, грубо оттолкнул меня.

— Прочь! — говорит он, — несет как из отхожего места! — И начал меня шутя расспрашивать о причинах этого запаха. И я, несчастный, кое-как отшучиваясь, чтобы снова перевести его внимание на другой предмет, хлопнул его по плечу и говорю: — Пойдем-ка, воспользуемся утром для пути.

Я беру свою котомку, и, расплатившись за постой, мы пускаемся в путь.

18. Мы уже несколько отошли, и восходящее солнце все освещало. Я с любопытством смотрел на шею своего товарища, на то место, куда вонзили, как я сам видел, меч. И подумал про себя: как это так напился, что мне привиделись такие странности! Вот Сократ: цел, жив и невредим. Где рана? где губка? и где, наконец, язва, такая глубокая и такая свежая? Потом, обращаясь к нему, говорю: — Недаром врачи опытные тяжелые и страшные сны приписывают невоздержанному питью![167] Вот я вчера не считал бокалов, так ночью мне снились ужасные и жестокие вещи, так что до сих пор мне кажется, что я весь залит человеческой кровью!

На это он, улыбнувшись, заметил: — Не кровью, а мочой! А впрочем, мне и самому приснилось, будто меня зарезали. И горло болело, и сердце, казалось, вырывали: даже теперь дух замирает, колени трясутся, шаг нетверд и хочется для подкрепления съесть чего-нибудь.

— Вот, — отвечаю, — готов тебе завтрак! — С этими словами я снимаю с плеч свою сумку и протягиваю ему хлеб с сыром. — Сядем, — говорю, — у этого платана.