«Метаморфозы» и другие сочинения

19. После чего и сам собираюсь приняться за еду. Смотрю я несколько минут внимательно, как он с жадностью ест, и вдруг замечаю, что, смертельно побледнев, он лишается чувств; живые краски в его лице так изменились, что мне показалось, что снова приближаются к нам ночные фурии,[168] и кусочек хлеба, который я откусил, как ни мал он был, застрял у меня в горле и не мог ни вверх подняться, ни вниз опуститься. При виде частых прохожих я еще больше впадал в ужас. Кто же поверит, что убийство одного из двух путников произошло без участия другого? Между тем Сократ, достаточно насытившись, стал томиться несносной жаждой. Ведь он сожрал добрую половину превосходного сыра. Невдалеке от подножья платана протекала медленная река, вроде стоячего болота, цветом и блеском похожая на серебро или стекло. — Вот, — говорю, — воспользуйся молочным источником. — Он поднялся и, найдя удобное на берегу местечко, встал на колени и жадно потянулся к чаше. Но едва только концами губ он верхнего слоя воды прикоснулся, как рана на шее его широко открылась, губка снова из нее выпадает, и вместе с нею несколько капель крови. Бездыханное тело упало бы в воду вниз головой, если бы я его, удержав за ногу, не вытянул с трудом на высокий берег, где, наскоро оплакав несчастного спутника, песчаной землею около реки навеки его я засыпал. Сам же, трепеща за свою безопасность, в страхе, разными окольными и пустынными путями, я убегаю, словно действительно имея на совести убийство, я отказался от родины и родимого дома, взяв на себя добровольное изгнание. Теперь, снова женившись, я живу в Этолии.[169]

Вот что рассказал Аристомен.

20. Но спутник его, который с начала рассказа упорствовал в недоверии, промолвил: — Нет ничего баснословнее этих басен, нелепее этого вранья! — Потом, обратившись ко мне: — И ты, по внешности и манерам образованный человек, веришь таким басням?

Я, со своей стороны, отвечаю: — Ничего не считаю невозможным, и все, что решено судьбою, со смертными и совершается. И со мною ведь, и с тобою, и со всяким часто случаются странные и удивительные вещи, которым никто не поверит, если рассказать их неиспытавшему. Этому человеку я верю и благодарен уже за то, что приятностью интересной истории он нас позабавил; я без труда и скуки скоротал тяжелую и длинную дорогу. Кажется, даже лошадь моя радуется такому благодеянию: ведь до самых городских ворот я доехал, не утруждая ее, скорее на своих ушах, слушая повесть, чем на ее спине.

21. Тут пришел конец нашему пути и вместе с тем разговорам, потому что оба моих спутника направились налево к ближайшим домам. Я же подъехал к первой от ворот гостинице, попавшейся мне на глаза, и расспрашиваю пожилую хозяйку: — Не Гипата ли, — говорю, этот город? — Подтвердила. — Не знаешь ли Милона, одного из первых здесь людей? — Рассмеялась. — И вправду, — говорит, — первейший человек Милон, его владения даже за городские стены простираются. — Шутки в сторону, добрая тетушка, какой он такой и где обитает? — Видишь, — говорит, — крайние окна, что выходят на улицу, а вход в переулок с другой стороны? Тут этот Милон и обитает, набит деньгами, страшный богатей, но скуп донельзя, и всем известен как человек преподлый, больше всего ростовщичеством занимается, золото и серебро дает под большие проценты; сам живет в чулане с женой, такою же как и он, сапог сапогу пара. Только одну служаночку держат,[170] и ходит всегда что нищий.

На это я, рассмеявшись, подумал: вот славную мой Демея дал мне для дороги рекомендацию. К такому человеку послал, в гостеприимном доме которого нечего бояться ни чада, ни кухонной вони.

22. Дом был близко, приближаюсь я ко входу и стучу в накрепко закрытую дверь, крича. Наконец является какая-то девушка. — Эй ты, — говорит, — что в двери барабанишь? подо что взаймы хочешь? Один ты, что ли, не знаешь, что кроме золота и серебра у нас ничего не принимают? — Лучше, — говорю, — встречай и скорее скажи, застану ли дома твоего хозяина? — Конечно, — отвечает, — а что тебе за нужда? — Письмо я принес ему от Демеи Коринфского. — Сейчас доложу, — отвечает, — подожди меня здесь. — С этими словами заперла она снова двери и ушла внутрь. Через несколько минут вернулась и, открыв двери, говорит: — Просят.

Вхожу, вижу, что хозяин лежит на диванчике и собирается обедать. В ногах сидит жена,[171] и, указав на пустой стол, говорит: — Милости просим. — Прекрасно, — отвечаю и передаю письмо Демеи. Пробежав его, хозяин говорит: — Демея очень мил, послав мне такого гостя.