«Метаморфозы» и другие сочинения

17. Без промедления, быстро убрав посуду, сняв с себя все одежды, распустив волосы, преобразилась она прекрасно для радостного наслаждения наподобие Венеры, выходящей из волн морских, к гладенько выбритому женскому месту приложив розовую ручку, скорее для того, чтобы искусно оттенить его, чем для того, чтобы прикрыть стыдливо, говорит: — На бой, на бой! Я ведь тебе не уступлю и в бегство не обращусь. Если ты муж, во фронт передо мною, и нападай с жаром, и, нанося удары, готов будь к смерти. Сегодняшняя битва ведется без пощады!.. <…>

Так без сна провели мы ночь до рассвета, от времени до времени чашами подкрепляя утомление, возбуждая вожделение и наново предаваясь сладострастью. По примеру этой ночи прибавили мы к ней других подобных немалое количество.

18. Случилось как-то, что Биррена весьма настойчиво попросила меня прийти к ней на небольшой дружеский ужин; я попробовал отказаться, но отговорки мои не были уважены. Значит, пришлось обратиться к Фотиде и спросить у нее совета, как у оракула. Хотя ей трудно было переносить, чтобы я хоть на шаг от нее удалялся, тем не менее она любезно соблаговолила сделать перемирие в военных действиях любви. Но говорит мне: — Послушай, постарайся пораньше уйти с ужина. У нас есть отчаянная шайка из знатнейших молодых людей, которая все время нарушает общественное спокойствие; то и дело прямо посреди улицы валяются трупы убитых, а областной гарнизон стоит далеко и не может очистить город от такой заразы. Положение твое блестящее, а как с человеком дорожным, церемониться с тобой не будут, как раз можешь попасть в ловушку. — Отбрось тревогу, моя Фотида, — отвечаю, — ведь кроме того, что утехи страсти мне дороже чужих ужинов, один этот страх твой заставил бы меня вовремя возвратиться. Да и пойду я не без провожатых. Опоясавшись испытанным мечом своим, сам понесу залог своей безопасности.

Приготовившись таким манером, отправляюсь на ужин.

19. Здесь большое количество приглашенных, как и полагается для первоклассной женщины, — цвет города. Обильные столы из кедра и слоновой кости блестят, ложа покрыты золотыми тканями, большие чаши, разнообразные по фасону и красоте, но одинаково драгоценные. Здесь стекло искусно граненное, там чистейший хрусталь, в одном месте светлое серебро, в другом сияющее золото, и янтарь дивно выдолбленный, и драгоценные камни, устроенные для питья, и чего быть не может — все здесь налицо. Многочисленные разрезальщики,[193] роскошно одетые, изящно накладывают обильные порции на блюда, завитые мальчики в красивых рубашках то и дело подносят старые вина в бокалах, украшенных самоцветами. Вот уже вынесены светильники, застольная беседа оживилась, уже и смех примешался, и вольные словечки и шутки то там, то сям.

Тут Биррена ко мне обращается с речью: — Ну что ты думаешь о наших родных местах? Насколько я знаю, по храмам, баням и другим постройкам мы далеко опередили все города; кроме того, нет у нас недостатка ни в чем необходимом. Кто бы ни приехал к нам, праздный ли человек или деловой, всякий найдет, что ему нужно, не меньше чем в Риме; скромный же гость обретет сельский покой, одним словом, все удовольствия и удобства провинции соединились в нашем месте.

20. На это я отвечаю: — Правильно ты говоришь; ни в какой другой стране я не чувствовал себя так свободно, как здесь. Но опасаюсь я в вашем городе тайных козней магической науки, которых невозможно избежать. Говорят, что даже в могилах покойники не могут оставаться неприкосновенными и из костров, из склепов добываются оставшиеся части трупов на гибель живущим. И старые чародейки в самую минуту погребальных процессий успевают с быстротою хищных птиц предвосхищать уже другие похороны.

При этих моих словах вступил в разговор кто-то из присутствующих: — Да тут и живым людям спуска не дают. Только везде и разговора, как с неким человеком случилась подобная же история, и он до неузнаваемости был обезображен.

Тут все общество разразилось хохотом, причем лица и взоры всех обратились на гостя, возлежавшего в углу. Когда тот, смущенный упорным вниманием всех, хотел, проворчав в негодовании что-то, подняться с места, Биррена говорит: — Ну полно, мой Телефрон, останься немного и будь любезен, расскажи еще раз свою историю, чтобы сынок мой, вот этот Луций, мог насладиться прелестью твоей складной речи!

А он в ответ: — Ты-то, госпожа, как всегда, проявляешь всякую доброту. Но есть некоторые люди, наглость которых невозможно переносить! — Так он был возмущен. Но настойчивость Биррены, которая, заклиная своим спасением, начала его понуждать, нежелающего, к рассказу, достигла своей цели.

21. Тогда, образовав из покрывал возвышение, приподнявшись на ложе и опершись на локоть, Телефрон простер правую руку, пригнув, наподобие ораторов, мизинец и безымянный палец,[194] остальные протянув вперед и слегка отставив большой палец, как бы в виде угрозы, и начал таким образом: