Метаморфозы рассердились

Как бы Ынбëль ни злилась на перебранку, побег из комнаты и ожог на запястье, она облегчённо вздохнула. Если бы Эр-Джей всерьёз попытался её убить, щебетавшая даже во сне Лекси мигом пришла бы на помощь. Возможно. Теперь не узнать.

— Красиво, — Лекси приземлилась у одеяльного шалаша. Порылась в кармане, разломала в пальцах флакон и выпустила с ладони блёстки. — Ну вот. Теперь шалаш похож на большой распахнутый глаз. А такие блёстки я в детстве сыпала на веки. Решила поделиться. Добрых снов, Бел!

И, клюнув Ынбëль в горячую щёку, она резво убежала восвояси.

— Я бы её не выдержал, — донеслось сверху. Ынбëль задрала подбородок и взглянула на Эр-Джея, который свесился с кровати лицом вниз. — С ней один день сразу за три проходит. Всегда говорит. Громко говорит. И вечно смеётся. Как можно быть такой?

Ынбëль стало до жути неприятно. Она потрепала лоскут шалаша, с которого посыпались блёстки, и забралась внутрь, чтобы не отвечать. Воззрилась к тканевому небу. Крепко зацепилась ногтями за одеяло, надеясь, что так никто коридорный её не утащит.

В детстве мама говорила ей, что время настало. Дьявол проснулся. Дьявол ходил, как рыкающий лев, и искал, кого проглотить. Ынбëль не знала, откуда мама выхватила эти слова, но если раньше они пугали их обеих, то сейчас казались весьма любопытными.

Свернувшаяся комком, укрытая стопками одеял, в больших наушниках, обклеенных стëршимися звёздами, Ынбëль мирно спала в своём шалаше.

И её утро началось не с молитвы.

И эта простецкая деталь снова заставляла поверить в волшебство.

И почти — расплакаться.

В первое утро теперь уже совершенно новой жизни Ынбёль сделала то, чего раньше делать никогда бы не стала. Для начала выгнала из комнаты Эр-Джея: тот снова был недоволен, но Ынбёль пригрозила рассказать Перси всё, что мелкий вчера наговорил о Лекси, и парнишку моментально сдуло в коридор.

— Стой, — окликнула его Ынбёль. — А почему у вас не запираются?

— У нас, — поправил Эр-Джей. Затем поманил её пальцем и, подведя к другой комнате, указал на кусок фанеры, прибитый к двери. — Это сделали сущности, — с каким-то зловещим удовольствием сказал он. Он говорил так обо всём, в чём понимал хотя бы чуточку больше, чем Ынбёль — очевидно, так выражалось его чувство превосходства. — Эш тоже ценил личное пространство.

Затем он открыл дверь. С внутренней стороны дыра имела неровные края — словно кто-то сначала пробил дверь, а затем обглодал получившееся отверстие, проедая себе путь внутрь.

— Поэтому можешь подпирать дверь стулом, но ненадолго. Услышишь, что кто-то стучится — сразу открывай.

Ынбёль не выдала страха и, махнув парню, вернулась в комнату. Закрыла дверь. Посмотрела на неё, решаясь, но к замку всё же не притронулась — подтащила стул и, наклонив за спинку, подперла.

В их комнате стояло зеркало. Вчера она его не заметила: то было завалено вещами Эр-Джея, но он, проснувшись, звонко чихнул, и произошёл обвал. Последствия разгребать Эр-Джей не торопился, но Ынбёль уже решила, что обязательно заставит его это сделать. Потом.

Она сняла свитер. Волоски на руках тут же поднялись, а кожа покрылась мурашками. Ынбёль поежилась и, дёрнув головой, сняла пижамные штаны.

Оставшись в носках, трусах и хлопковой майке, она прислушалась, не караулит ли кто-то за дверью. Вряд ли кого-то из мальчишек дома интересовали её телеса — судя по вчерашней реакции, они вообще едва заметили, что она девочка, но всё ещё был шанс, что кто-то решит её напугать или Перси захочет подшутить и, например, пульнуть в неё парой огненных стрел. «Для профилактики испуга», — так бы он это назвал. «Ты её убьешь однажды», — ответил бы ему Крис. «Пожалуйста, не обижайте Ынбёль», — добавила бы Лекси, но звучала бы совсем неубедительно.

Ынбёль подвинула зеркало и, чуть отойдя, покрутилась.

За ночь не прибавилось ни одного синяка. Ни одного. Вчерашний подарок Эр-Джея побледнел и, кажется, намеревался зажить уже к концу недели. В остальном её тело было абсолютно чистым, а кожа мягкой как… Как у Лекси.

От осознания захватило дух и душу. Она подошла к зеркалу ближе, разглядывая свое лицо.

Ынбёль всегда предпочитала закрывать глаза чёлкой: всё в собственном лице казалось ей либо слишком болезненным, либо безобразным. Синяки под глазами, что вылезали каждый раз после ночи, полной боли и кровоизлияний, придавали ей вид замученной живодёрами панды. Сероватая кожа, высыпания разной степени тяжести как результат нерегулярного и зачастую скудного питания. Маленький рот, не способный издать ни одного громкого звука, как бы плохо не было. Нос, пожалуй, был самой привлекательной частью этого натюрморта, но мама вечно говорила «не задирай нос», а Ынбёль и не пыталась. Просто такой вот он был тонкий, аккуратный, но с приподнятым (словно в насмешку строгому маминому богу) кончиком. Нос так раздражал маму и прихожан её церкви, что Ынбёль старалась пореже поднимать голову: ходила всегда ссутулившись и закутавшись в миллион слоев футболок, свитеров и шалей — она вечно мёрзла и всегда казалась себе слишком худой.