Метаморфозы рассердились

Голова болела всё сильнее. Глаз щипало. Желудок присоединился к революции, подавая непонятные, но очень болезненные сигналы.

Блин, подумала Ынбёль, если это желудок, то придётся ехать в больницу. В прошлый раз мама сказала «пройдёт», и её почти лишили родительских прав. Хороший был день, не считая, что Ынбёль едва не умерла.

Плохое предчувствие обернулось тревогой.

Звонка она ждала как манны небесной, но, услышав, пригнулась, закрыв уши руками. Громко. Как же громко!

Одноклассники обернулись на неё, маленькую, жалкую, странную девочку за последней партой. Во взгляде — выученное сочувствие. Никто не предложит помощи, потому что все знают, что помочь не смогут. Ынбёль не была заразной, поэтому её не боялись. Но её болезнь была будто живым воплощением всех фильмов ужаса, что они с друзьями смотрели на выходных — а потому от неё всем было не по себе. Кто-то даже звал её одержимой — она знала об этом, и это прозвище не любила больше всего, потому как в церкви её иногда называли также.

Ынбёль, не разгибаясь, прижала к животу рюкзак с курткой и вышла из класса.

В глазах двоилось и плыло.

Медкабинет. Надо идти в… А надо ли? Ну правда, чем это поможет? Отпустят домой, предложат позвонить маме, но мама, конечно же, даже трубку не возьмёт и уж точно за Ынбёль не пойдёт — по такой-то погоде. Раздражать врача своим присутствием в медкабинете… Ох.

Ладно, решила Ынбёль. Я и раньше сама справлялась.

И она сделала то, что делала в похожих ситуациях всегда: поднялась на верхний этаж, вышла на пожарную лестницу и, подложив куртку, уселась на пол, поджав ноги к груди.

Гул школьных коридоров долетал сюда лишь робким эхом. Здесь было холоднее, чем в кабинете, но всё ещё достаточно тепло, чтобы посидеть десять минуток.

Или двадцать.

Ынбёль сидела уже сорок минут, но лучше не становилось.

Она со стоном приложила голову к холодному серому бетону. Показалось, что стало легче. Очень хотелось спать.

Снаружи цвела жизнь, а Ынбёль с легкостью променяла любую из них на то, чтобы голова перестала так болеть. Греховные мысли, но от них становилось как-то теплее на душе.

Ладно, подумала Ынбёль, ещё десять минут. Если не станет легче — пойду к врачу. Не умирать же вот так глупо на пожарной лестнице.

Десять минут. Прошло бы…

Устав от нечёткой картинки перед глазами, она закрыла их. Усталость давила на плечи. Засыпать было нельзя — это точно. Ещё семь минут.

Вот бы прошло…

Её дыхание замедлилось. Сердце успокоилось, но она всё ещё отчетливо чувствовала каждый его удар в висках.

Ещё пять минут. К врачу, наверно, можно не идти — уже не так больно.

Она просто посидит ещё немного, а потом вернётся в класс.

Ещё пару минуточек…

Но когда она снова открыла глаза, свет на лестнице уже не горел, а снаружи не осталось даже эха. Она просто уснула на пожарной лестнице и никто этого не заметил.

— Блин, — прошептала она и, кряхтя, поднялась. Затем, поморщившись, согнулась пополам. Еле успела отвернуться от куртки перед тем, как её вырвало не примечательным завтраком. — Вот блин.

Надо было идти домой.

Она и пошла — шатаясь, согнувшись почти пополам и делая паузы каждые пару десятков метров. Ноги были ватными, рук она вообще не чувствовала — даже рюкзак обронила где-то по пути. Накинутая на плечи куртка не спасала от вечернего холода.

Надо идти. Надо дойти. Дома станет легче. Всегда становилось.

Она тихо толкнула старую калитку и подошла к дому. Три ступеньки крыльца казались сейчас непреодолимым рубежом. Надо было отдохнуть.

Развернувшись, она села на ступеньку. Немного подумав, откинулась назад и снова прикрыла глаза.

Нет, подумала она. Это всё. Это точно конец.

Это не пройдёт.

Жар. Это всё жар. Организм немного потряхивало, череп будто выгрызали насекомые, мышцы вздрагивали. Ынбёль казалось, что она засыпает на Гавайях. Редкий пульс бил волнами, а горло стало волнорезкой.

Ынбёль не дышала.

Несложно было догадаться, что это из-за кровоизлияния в мозг. Что это из-за недавнего прыжка с крыши в стог сена. Что это из-за безответственности и скуки.

Что это конец.

«Я же реально щас умру», — наконец испугалась она, потеряв зрение и время.

И она реально умерла

И сразу что-то произошло.

фаза 1

первая: осенние явления

Что-то. Имя точно было. Оно имело смысл, но не значение.

Что-то слёту врезалось в душу. Кинжально вцепилось. Буквально. Оно, имевшее смысл, обрушилось внутрь так быстро, что невозможно было его разглядеть — оставалось только чувствовать.

Так начались метаморфозы.

— Подъём.