Метаморфозы рассердились

Настроение испортилось, стоило Ынбeль проснуться. Услышать стук часов и понять: день будет плохим. Если сейчас ей было жарко и больно, то полдня назад в её тело будто воткнули ледяную отмычку и бесконечно долго её прокручивали. Этим утром Ынбeль с трудом поднялась с кровати, но тут же упала к коробке с наколенниками и налокотниками. Скривилась. Она надевала их, когда совсем не могла контролировать движения. Бывало, сваливалась даже от случайного столкновения с вешалкой. Ынбeль сердито затолкала коробку под кровать и кое-как встала. Прошлась по комнате. Одеяла для подстраховки неизменно валялись на полу – они никогда не спасали, но заглушали крики, если Ынбeль всё же падала. Ей нравилось вопить в ткань с радужными розами.

Ынбeль остановилась возле зеркала. Нерешительно откинула со лба намокшую прядь, попыталась улыбнуться. Нахмурилась. Насильно растянула щёки, уродуя себя ещё больше. Хотя куда уж…

– Дорогая, – донеслось скрипучее из-под двери.

Ынбeль вздрогнула. Стала спешно натягивать плотные полосатые колготки, длинную юбку и выцветшую футболку, достающую до тазовых костей. Бросилась к тумбе и нацепила на себя с десяток цепочек и бумажных колец. Растрепала волосы.

– Я принесла тебе покушать, – пальцы мамы аккуратно надавили на дверную ручку. – Поешь фрукты и помолись, пожалуйста.

– Я уже.

«Свалиться с кровати, сделать так, чтобы ноги отказали, не дожить до семнадцати. Ты расплачешься, если узнаешь?»

Мама сделала шаг в комнату и сразу же посерела. Медленно поставила тарелку с завтраком на комод, не сводя глаз с дочери. Ынбeль торопливо перекинула сумку через плечо: если с неё сейчас начнут сдирать одежду, то сначала придётся справиться с лямкой.

– Что за внешний вид?

– Я наброшу сверху куртку и не буду её снимать, – поклялась Ынбeль, скрестив пальцы за спиной. – Там же снег идeт.

– Выглядишь некрасиво, – заметила мама. – Подумают, что ты бездомная. Или что я тебя бью. А я не била.

Когда-то ей хватило пробного удара по щеке маленькой подопытной, чтобы понять, что рукоприкладство, даже воспитательное, под запретом.

Мама с нарочитой брезгливостью посмотрела на руки Ынбeль. На засохшие корочки, пластыри, куски бинтов. Ынбeль неуютно поeжилась. Её болезнь здорово вредила репутации мамы: взрослые, не знающие их семейного уклада, с жалостью смотрели на школьницу в обносках и гематомах, а дети называли старую послушницу веры легко и просто. Ведьма. Более страшного оскорбления и придумать было нельзя.

– Брысь из дома, – приказала мама. – Яблоко возьми. И не ешь его в туалете…

…чтобы люди видели, что ты не голодаешь. Ынбeль терпеливо дождалась, когда останется одна, подобрала яблоко с тарелки и села на пол, скрестив худощавые ноги. Потрогала ключицы и футболку, острую из-за выпирающих рёбер. Старательно надкусила яблоко. Замутило.

– Мам, я ушла.

Ынбeль вышла из дома в тот миг, когда поднялся ветер. Шёл снег. Шёл легко и просто. Осенью он и правда волшебный. В этой пресловутой романтике Ынбeль хотелось поцеловать кого-нибудь. В первый раз – и напоследок. Снег шёл тихо, как время. Время перемалывало даже самых крепких, до которых Ынбeль было далеко, но в старости таилась своя сказочность.

Наверное.

Ветер задувал под куртку. Стоило все же надеть ещё один свитер, подумала Ынбёль и ускорила шаг, но быстро запыхалась.

Кто-то толкнул в плечо и сказал «извини». Ынбёль кивнула, проводив взглядом группку школьниц. Кажется, они учились в параллельном классе. Ынбёль часто доставалось от сверстников, но почти всегда случайно: её просто не замечали. Когда-то она пыталась с этим бороться, но быстро устала. Теперь ей было достаточно простого извинения, когда кто-то толкал её или занимал любимое место.

В школе было тепло. Ынбёль сняла куртку, свернула её так, чтобы внешняя мокрая сторона оказалась внутри кокона, и пошла в класс.

Кто-то хлопнул дверцей шкафчика, и гул проник ей прямо в мозг, срезонировав. Она поморщилась, коснувшись виска. Перемёрзла наверно – от холода иногда начинала болеть голова.

Таблеток она с собой не брала, медпункт открывался только ко второму уроку – придётся терпеть.

На уроке стало хуже: каждый звук, каждый шелест, каждый шёпоток приносил какую-то колючую боль в черепной коробке. Учитель проёел мелом по доске, и тот заскрипел так, что Ынбёль чуть не взвизгнула. Сердце забилось быстрее. Плохое предчувствие посетило Ынбёль, и она, выждав, пока учитель спрячется за кипой книг на столе, достала из рюкзака зеркальце.

Дела были плохи. Левый глаз почти полностью заплыл красным. Ынбёль потёрла его – на пальцах остался розовый след. Красноватая слеза скатилась по щеке.

Дела были очень плохи, но такое уже случалось прежде – надо просто потерпеть до перемены и зайти в медпункт. Там скажут полежать, дадут таблетку, которая, конечно, не сильно поможет, но зато Ынбёль ощутит заботу.

Она убрала зеркальце на место и поправила волосы так, чтобы они побольше закрывали левые глаз и щеку.