Метаполитика

И вот здесь Мерсо взрывается – первый и последний раз в продолжение всего романа. «Я заорал во все горло, стал оскорблять его я требовал, чтобы он не смел за меня молиться. Я схватил его за ворот. В порыве негодования и злобной радости я изливал на него все, что всколыхнулось на дне души моей… Я был прав, и сейчас я прав, и всегда был прав. Я жил так, а не иначе, хотя и мог бы жить иначе… Я словно жил в ожидании той минуты бледного рассвета, когда окажется, что я прав. Ничто, ничто не имело значения, и я хорошо знал почему… Из бездны моего будущего в течение всей моей нелепой жизни подымалось ко мне сквозь еще не наставшие годы дыхание мрака, оно все уравнивало на своем Пути, все доступное мне в моей жизни… Что мне смерть «наших близких», материнская любовь, что мне Бог, тот или иной образ жизни, который выбирают себе люди, судьбы, избранные ими, раз одна-единственная судьба должна была избрать меня самого… Я задыхался, выкрикивая все это».

С неожиданной энергией и ненавистью человек накануне смерти защищает самое дорогое, что у него было и, остается в жизни, – свое право «не увидеть», непроницаемую пелену неведенья. И ему удается отстоять ее, священник уходит ни с чем. Никакого земного возмездия в виде отчаяния и раскаяния, обещанного нам всеми великими моралистами, не наступает. «Как будто мое бурное негодование очистило меня от всякой злобы, изгнало надежду, и, взирая на это ночное небо, усеянное знаками и звездами, я в первый раз открыл свою душу ласковому равнодушию мира. Я постиг, как он подобен мне, братски подобен, понял, что я был счастлив и все еще могу назвать себя счастливым» (28, с. 130-131).

Счастье неведенья – вот что так боится потерять человек. Вот почему он медлит с выбором порой до последнего часа. И хотя жажда свободы постоянно толкает его к решительному шагу, он инстинктивно предчувствует, что ту свободу, предельным выражением которой является выбор веденья, «не уподобишь награде или знаку отличия, в честь которых пьют шампанское. О нет! Совсем наоборот: это повинность, изнурительный бег изо всех сил, и притом в одиночку. Ни шампанского, ни друзей, которые поднимают бокал, с нежностью глядя на тебя. Ты один в мрачном зале, один на скамье подсудимых перед судьями, и один должен отвечать перед самим собой или перед судом людским. В конце всякой свободы нас ждет кара; вот почему свобода – тяжкая ноша, особенно когда у человека лихорадка, или когда у него тяжело на душе, или когда он никого не любит» (27, с 452).

Выбор веденья страшит человека.

Чтобы решиться на него, нужно мужество.

И не случайно проблема мужества занимает так много места в философии экзистенциализма.

Ницше можно назвать скорее поэтом мужества, нежели философом. Весь «Заратустра» – настоящий гимн мужественному выбору веденья, полный поэтических преувеличений, жестоких – крайностей и несообразных порывов, доводящих автора до того, что он уже готов не делать разницы между личной доблестью воина, и безжалостностью привилегированного надсмотрщика. Большего внимания заслуживает "негативная сторона его мироощущения, отраженная в других работах, его ненависть к неведенью, о котором он знает почти все. Это ему принадлежит афоризм, заслуживающий стать эпиграфом к любой книге о неведенье: «"Я это сделал," – говорит моя память. "Я не мог этого сделать", говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает» (55, с. 117).

«Хайдеггер в своей книге «Бытие и время», занимающей независимое философское положение, что бы ни утверждал сам Хайдеггер, описывает мужество отчаяния в философски точных терминах. Он тщательно разрабатывает понятия небытия, конечности, тревоги, заботы, неизбежности смерти, вины, сознания, Я, участия и т. л. После этого он анализирует явление, названное им Entschlossenheit (решимость). Это слово символизирует отпирание того, что было заперто тревогой, подверженностью конформизму, самоизоляцией» (71, с. 148). То есть оказывается не чем иным, как «решимостью» отказаться от неведенья.

Последняя цитата взята из работы протестантского теолога и философа Пауля Тиллиха «Мужество быть». В ней автор подробно прослеживает видоизменения понятия «мужество» в истории мировой философии и дает собственное истолкование его, замечательное по ясности и глубине.

Основой человеческого бытия, по Тиллиху, является потребность самоутверждения (В терминах метаполитики – потребность сохранять и расширять царство я-могу.) Угроза небытия вызывает в человеке. тревогу. «Тревога есть такое состояние, в котором бытиё оказывается осведомленным о возможности небытия… Тревога и страх имеют один и тот же онтологический корень, но в действительности не являются одним и тем же… Страх, в отличие от тревоги, имеет определенный объект, который может быть обнаружен, проанализирован, который может быть атакован и побежден… С тревогой все обстоит иначе, ибо тревога не имеет объекта… Единственным объектом остается угроза как таковая, а не источник угрозы, потому что источником угрозы является небытие…