Метастазы удовольствия. Шесть очерков о женщинах и причинности

Поэтому, идея спаривания – единственная, имеющая положительную ценность для женщин. … Спаривание для женщины – высшее благо; она стремится к нему всегда и везде. Ее личная сексуальность – лишь частный случай универсального, всеобщего, обезличенного инстинкта.

(260)

Это обобщение следует представлять двояко. Во-первых, соитие по-особенному окрашивает всю деятельность женщины. Женщина не способна к чистому духовному умонастроению, она не может стремиться к правде ради нее самой, как к выполнению долга ради его выполнения; она не может пребывать в бескорыстном созерцании красоты. Когда она вроде бы достигает такого духовного настроя, при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что «патологический» сексуальный интерес все равно мелькает где-то в тени (женщина говорит правду, чтобы произвести впечатление на мужчину и тем упростить его соблазнение и т. п.). Даже самоубийство qua абсолютное деяние совершается из нарциссически-патологических соображений: «подобные самоубийства практически всегда сопровождаются мыслями о других людях, о том, что́ они подумают, как будут горевать, насколько их это опечалит – или рассердит» (286).

Все то же самое, но гораздо сильнее относится по умолчанию и к любви, которая всегда скрывает тему полового слияния: женщина неспособна к чистому, бескорыстному восхищению возлюбленным. Более того, для женщины мысль о соитии – единственный способ преодолеть собственный эгоизм, единственная доступная ей нравственная идея – «нравственная» в смысле выражения идеала, к которому женщина стремится независимо от того или иного «патологического» интереса:

Ее желание деятельности в собственной половой жизни – ее сильнейший импульс, но лишь частный случай ее глубинного и единственного важнейшего интереса, интереса к тому, чтобы происходили половые соития; желание, чтобы их происходило как можно больше, в любом случае, месте и времени.

(257–258)

Соитие, следовательно, – единственный случай, в отношении которого женщина способна формулировать собственную версию универсального этического императива: «Действуй так, чтобы твоя деятельность служила воплощению беспредельного идеала спаривания».

В отличие от женщины, которой полностью владеет сексуальность, т. е. понятие о совокуплении, мужчина в отношениях с женщиной разрывается между взаимоисключающими полюсами сексуального вожделения и эротической любви:

Любовь и желание – два непохожих, взаимоисключающих, противоположных состояния, и пока мужчина действительно любит, мысль о физическом соитии с объектом его любви невыносима… Чем более эротичен мужчина, тем меньше его волнует сексуальность, и наоборот… есть лишь «платоническая» любовь, потому что любая другая так называемая любовь принадлежит царству чувств.

(239–240)

Если же, впрочем, по самой природе женщины, круг ее интересов сводится к соитию, откуда берется женская красота? Как может женщина служить предметом чисто духовной любви? Тут Вейнингер делает радикальный вывод: природа женской красоты – «перфомативная», т. е. это мужская любовь творит женскую красоту:

Любовь, даруемая мужчиной, – образец того, что в женщине красиво, а что – отвратительно. Условия эстетики отличаются от условий логики и этики. В логике есть абстрактная истина, которая есть образец мысли; в этике – идеальное благо, кое есть критерий того, что следует делать… В эстетике красоту создает любовь… Вся красота – в действительности скорее проекция, эманация требований любви; и потому красота женщины от любви неотделима, это не цель, к которой любовь стремится, но женская красота есть любовь мужчины; это не два разных предмета, а один и тот же.

(242)

Дальнейший неизбежный вывод состоит в том, что любовь мужчины к женщине – его «духовная», «чистая» любовь, противопоставленная сексуальному томлению, – глубоко нарциссическое явление: в своей любви к женщине мужчина любит только себя, свой собственный идеальный образ. Мужчина прекрасно осознает этот разрыв, навеки отделяющий его жалкую действительность от этого идеала, и потому он проецирует, переносит его на другого, на идеализированную женщину[252]. Вот почему любовь «слепа»: она держится на иллюзии, что идеал, к которому мы стремимся, уже воплощен в другом – в объекте любви: