Метель

– Да хорошо живётся, Андрей Иванович, – без особой охоты ответил Грегори, только что из вежливости не скупился на слова. – Грызу гранит науки, но зубы пока не крошатся…

– Завтра его отправляем на учёбу снова, – сказал отец с лёгкой грустинкой, наблюдая, как Прохор наполняет хрустальные стопки снова, мужчинам – рябиновой, мадам Изольде – вишнёвой. – Отсюда до Москвы на почтовых, а там, как ему уже привычно – дилижансом. Уже и чемоданы его с собой привезли.

Чемоданы! – Грегори бегло, почти незаметно, улыбнулся. – Как будто много у него чемоданов. К прошлогоднему французскому ранцу так ничего и не прибавилось – к чему кадету лишнее барахло, всё, что нужно, у него либо с собой, либо в корпусе.

– Ну что ж, в добрый путь, ученик! – Андрей Иванович воздело перед собой наполненную рюмку. – Пусть любые испытания, которые выпадут на твою долю послужат только к укреплению твоей чести!

– Аминь, – подтвердил Матвей Захарович с полуулыбкой.

Мадам Изольда встревоженно подняла голову и глянула поочерёдно на обоих сослуживцев, словно для того, чтобы убедиться, что слова Хохлова об испытаниях – всего лишь фигура речи. Но оба сослуживца были торжественно-серьёзны.

Грегори закусил губу.

Рука Хохлова дрогнула и обронила на белоснежную скатерть капельку рябиновой настойки.

Словно кровь.

Глава 4. Юнга

1

Жареным напахнуло сразу же, едва Влас отворил дверь с крыльца в сени. На мгновение он задержался на пороге, ловя запах ноздрями, безошибочно определил – скородумка-чирла на топлёном сале с оленьей грудинкой. У нас гости? – мелькнула мгновенная мысль.

Дверь в жило была отволочена настежь по летнему теплу.

Шагнул через порог и понял, что не ошибся.

За столом в красном углу сидели двое. Один – спиной к двери, и по спине этой Влас сразу же узнал отца. Второго, который сидел в углу под самыми иконами (почётное место!) он тоже знал.

Лейтенантские эполеты, тёмно-синий мундир нараспашку, рядом на лавке – суконная фуражка. Знакомые очертания лица, – высокие брови, резко очерченные скулы и запавшие щёки, прямой нос с фигурно вырезанными крыльями, холодные голубые глаза. И главные отличия от среднего брата – светлые, недавно проросшие усы, волевой подбородок (у того – мягкий, совсем ещё мальчишеский).

Старший лейтенант Завалишин. Николай Иринархович.

Заслышав шаги, отец обернулся и встретил Власа весёлой улыбкой (а то и не просто весёлой, а и чуток навеселе, пожалуй). Так оно и есть, – вон на столе высится полупустой пятериковый полуштоф зелёного стекла28.

– А, здравствуй, сын!

– Здравствуйте на все четыре ветра, господа офицеры, – церемонно поклонился Влас, хотя больше всего ему хотелось сейчас расплыться в улыбке. Мать следила за ними от печи, скрестив руки на груди и то и дело кося взглядом на устье печи, где из-за заслонки тянуло жаром, и сочился запах той самой чирлы.

– Не стоит церемониться, – добродушно ответил Завалишин – он был старшим в чине. Отец, всего лишь мичман, смолчал, только опять добродушно ухмыльнулся. – Присядь-ка с нами, если отец не возражает.

– Не возражает, – кивнул Смолятин-старший, и Влас внезапно понял, что эта его пьяненькая ухмылка на деле – не больше, чем маска. С чего бы это он? – поразился Влас, но думать про это было сейчас некогда.

Он осторожно примостился за стол у самого края. На шитой небелёной скатерти – две глубокие каповые миски с грязными ложками, крупно нарезанный ржаной хлеб, чашка с крупной солью, сероватой и не очень чистой, молодой лук – зелёные перья с белой головкой, первые огурцы, пупырчатые, в мелких капельках воды, прошлогодняя квашеная капуста в глубокой миске – из погреба, с ледника. Влас со вкусом облизнулся, и мать тут же, словно только того и ждала, положила перед ним ореховую ложку и поставила каповую миску с густо парящими щами, где сквозь капли жира просвечивали волокна мяса и лохмотья капусты. Смолятин-младший черпанул ложкой, глотнул обжигающие щи, и, спохватившись, глянул поочерёдно на отца и на старшего лейтенанта. Что-то они ему скажут?