Метели, декабрь

На морозном ветру хмель быстро выходил, в голове прояснялось. Все вроде бы, как и раньше, было хорошо, но чаще и чаще набегали, цеплялись, бередили душу разные мысли. Ночь. До дому не близко. Когда доберутся? Как явится к Параске в такой час? И не так Параски боялась, как Галины Ивановны. Она не то что Параска — строгая, вечно недовольная. Поймет сразу, выговаривать станет. И до дня далеко: когда наступит тот, теперешний, поздний день. День, когда можно будет вернуться, будто из гостей. Вдруг осенило: можно, пожалуй, заехать в Березовку, к тетке! Можно было бы, возразила себе, но не среди ночи!.. Как ни думай, усмехнулась, оставалось одно: ночевать в поле или в лесу, на морозе!.. А чего ж, мелькнуло дерзкое, можно и в поле, на морозе! Какая беда!..

О чем-то, может, о том же самом думал и Башлыков. Она вообще не любила, когда он втягивал подбородок в воротник пальто, задумывался. Точило подозрение, наверно, грызут его недобрые мысли. Теперь, возможно, и жалеет, что придумал поехать неведомо зачем в такую даль.

Она первая бодро объявила, что пора домой! Нагляделись, наездились уже. Башлыков будто только и ждал ее слов, сразу повернул лошадь, видно, к берегу. Ветер бил теперь почти навстречу, закидывал свежим снегом. Метель все расходилась. Ганну не пугала метель, даже радовала, вызывала какую-то странную веселость. Разгоняла тоскливые мысли. Что-то метельное, вьюжное билось в самой Ганне.

Сквозь всерьез разбушевавшуюся метель и вьюжную суету она чутко отзывалась на редкие уже огоньки в хатах. Метель разбушевалась всерьез, нещадно гасила эти огоньки. Огоньки эти тревожили ее и манили: там, где они светились, чудилась Ганне жизнь, какой она не знала никогда, совсем не похожая на ее. Там с этими огоньками пробегал мимо мир, не только незнакомый ей, но уютный, наполненный светом и теплом. Мир, который чуть-чуть было приоткрылся ей благодаря Башлыкову. И который должен вот-вот исчезнуть.

Что их ждет там, в поле? В разгулявшейся метели? На самом выезде из улицы, где уже серела широкая снежная гладь, сверкнул еще огонечек, как последний зов. И она вдруг в порыве, который завладел ею мгновенно, схватила Башлыкова за руку, за вожжи.

— Давай заедем!

Он осадил коня, оглянулся на окно. Некоторое время глядел туда. Оторвал взгляд, думал, колебался.

— Домой поздно, — сказала нетерпеливо. — Да и пурга…

Он без особой охоты подъехал ближе, сошел с возка. Постучал в окно. Там, за морозным узором, появилась чья-то тень. Башлыков попросил:

— Выйдите на минутку.

Тень еще какое-то время чернела на стекле. Потом пропала, в доме, наверное, шел совет. Наконец скрипнули двери, пропела калитка у ворот. В ней отчетливо виднелась темная фигура, можно было рассмотреть — мужчина в кожухе.

— Кто тут? — В голосе его слышались любопытство и тревога. Но он скрывал их, спрашивал спокойно, почти равнодушно.

— Метель разыгрывается, — сказал Башлыков нерешительно. — Нельзя ли остановиться у вас, покуда стихнет?

Ганна приметила. Башлыков чувствовал себя неловко. Но можно было подумать, неловкость эта оттого, что надо просить, обременять людей хлопотами. Видя, что хозяин приглядывается к ним, охотно помогла:

— В Хвойники едем. Из Михалок. В гостях были, да вот поздно выбрались.

Она легко придумывала, было весело оттого, что она вот лучше Башлыкова сумела сообразить, что сказать.

Дядька пригляделся, открыл ворота. Заехали, распрягли коней, поставили в хлев, бросили с возка сено. Вместе с дядькой поднялись на крыльцо. Башлыков долго отряхивал, обивал снег на крыльце, в сенях.

Все, кто был в хате, с интересом уставились на них: и немолодая, деревенского вида женщина, что-то чинившая; и чернявая, похожая на мать девчонка лет двенадцати, сидящая за столом с книжкой. Один хлопчик, чуть помладше девочки, стриженый, белобрысый, сидел на полке у печки. Двое или трое выглядывали сверху с печи.

Ганна и Башлыков весело поздоровались.

— Попросили у вашего хозяина позволения переждать ночь. Метель разыгралась… — сказал Башлыков хозяйке, стараясь держаться проще.

— А чего ж, побудьте, — ответила доброжелательно женщина. — Тут и заблудиться немудрено. И днем, бывает, с дороги собьешься. Если в метель перебираешься с той стороны…

Башлыков, заметила Ганна, был насторожен. Перехватила, как остро окинул взором хозяина, будто проверял: не знаком ли, не узнал вдруг, кто у него в гостях. Хотя старался держаться уверенно, Ганна чувствовала, что внутренне обеспокоен. Неспокойна была и она. Даже пожалела, что подбила его завернуть сюда. В этот миг не такой уж и страшной представлялась ей ночь в поле.

Но изменить что-либо поздно. Заехали так заехали, надо приноравливаться к тому, что есть. Повела беседу, какую надлежало вести в чужом доме, чтоб показать себя с наилучшей стороны. Поблагодарила за приют: на улице метет страх как, холод пробирает, конь уморился. Упрекнула себя за неразумность: поздно выбрались, не послушались добрых людей, уговаривали же подождать до утра.

— Правда, — рассуждала вдумчиво, — кто знал тогда, что будет, Тихо ведь совсем было!