Метели, декабрь

Сын Лева, завтракавший тут же за столом, видимо, собираясь в школу, скорей дожевал что-то, проглотил, встал и, покрасневший, довольный, поздоровался. Тогда же из приоткрытых дверей, ссутуленный, в неизменной черной ермолке, выпачканной мелом, высунулся старый Савул. Уткнув острую бородку в грудь, посмотрел на Башлыкова из-под очков, молча кивнул. Будто подумал что-то, но не сказал, и повернул назад. Спокойствием своим показал этой суетливой ненормальной женщине, что не обязательно подымать крик на все местечко оттого, что вернулся человек.

Радость женщины, как всегда, сразу сменилась трезвым любопытством:

— Опять на собрании ночевали? — В тоне, как обычно, слышались сразу укор и насмешечка старшей. И добродушная бесцеремонность.

— На собрании, — также усмешливо подтвердил Башлыков.

— И ужинали на собрании?

— После.

— А может, и не ужинали?

— Ужинал. Даже позавтракал уже…

Башлыков заметил, как покраснел из-за материнской назойливости, но сдержался Лева, низко склонив голову над тарелкой. Циля же, не обращая внимания на него, присматривалась, совсем как старый Савул, и вдруг заявила:

— У вас что-то случилось неприятное!

Как ни знал ее Башлыков, немного растерялся. Вот же глазастая.

— Нет… Ничего особенного…

Прошел, наконец, в свою комнату.

Комната небольшая, узкая, но Башлыков был доволен ею. Зачем ему, одинокому, партийцу, к тому же очень занятому, хоромы. Да и какой всем пример показывал бы он, секретарь райкома партии, если бы поддался соблазнам мещанской роскоши, которые только отрывали бы от дела, засасывали в болото. Все здесь, в комнате, есть, и ничего лишнего. Окошко на улицу с форточкой. Железная кровать, стол у стены с книгами, с двумя гнутыми креслами. Чистый отглаженный костюм висел на стене на плечиках, прикрытый простынею. Под кроватью плетеная корзина с бельем, с разными необходимыми мелочами. Пол вымыт, чистота. Что еще надо деловому человеку?

Переодеваясь, Башлыков слышал из-за двери, как Циля рассуждала:

— Неприятность опять!.. Одни неприятности!.. Какая радость так жить!.. Днем собрание, вечером собрание! Поесть некогда!..

— Мама, ты ничего не понимаешь, — перебил ее Лева. Он так говорил, что чувствовалось, ему очень неловко за нее перед секретарем райкома партии, который все слышит. Лева — комсомолец, член бюро комсомольской ячейки школы.

— Ты понимаешь! Рано стал умным, Лева! Такой умный, что уже мать учишь! — Циля не столько возмущалась, сколько посмеивалась над сыном. — Человек должен спать? Должен есть? Пускай он и большевик… Большевики должны есть или нет?

— Мама!..

— Что мама! Я уже скоро семнадцать лет тебе мама!.. Я не понимаю! Вы слышали, папа, я уже не понимаю ничего?! — Она, конечно, не ожидает ответа, знает, что старый Савул промолчит. Вопрос просто так, по привычке. Она снова придает разговору практическое направление: — Ты тоже, если мать не напомнит, не поешь. И спать не ляжешь вовремя! До утра будешь сохнуть над книгой! Я уже не говорю про твои бесконечные собрания!..

— Мама! — голос у Левы уже решительный, угрожающий.

— Ну, хорошо, не буду трогать собрания! Вы жить без них не можете! Как без хлеба! Ну, хорошо, хорошо! Не буду! Ходи на собрания, если уж так надо! Будь активистом!.. — Она умолкла, но только на мгновение. Потом снова завелась — для Левы и Башлыкова: — Если вы не будете спать и есть, вас хватит ненадолго… У человека главное что? Здоровье! Что хорошего от науки и должности, если нету здоровья? Ноль…

Тут Башлыков, уже одетый и застегнутый, вышел из боковушки, и она повернулась к нему.

— Может, чаю выпили б?

Башлыков не остановился.

— Некогда.

2

Через несколько минут он был у райкома. Деловитым, твердым шагом прошел по коридору, отметил, в кабинетах еще почти тихо. Утренняя несобранность. Будто нарочно, тут же застучала пишущая машинка. Бася начала работу.

Секретарша была на месте, что-то торопливо прятала в стол. Зеркальце, не иначе. Он поздоровался, попросил позвать помощника. Но звать не пришлось — не был бы Миша Мишей. Наготове уже стоял рядом со всегдашней папкой в руке. Вошел в кабинет вслед за Башлыковым.

Костлявый, во фронтовом френче и галифе с крагами, по-военному вытянулся, вручил папку. Письмо, телефонограмма. Сообщил, что должны звонить из окружкома, товарищ Голубович. Башлыков прочитал письмо, телефонограмму — ничего особенного. Поднял голову.

— Больше ничего нового?

В хитрых, плутовских Мишиных глазах вспыхнули озорные огоньки.

Но он сразу же осекся, по одному мимолетному движению бровей Башлыкова перехватил — секретарю райкома сегодня не до шуток. Сразу посерьезнел, напустил на себя важность, тихо и с достоинством направился к двери.

Башлыков посидел минуту неподвижно. Сгорбившийся, усталый, озабоченный с виду и расслабленный. Будто отдыхал, набирался сил перед дорогой, что должна была начаться.