Метели, декабрь

И в это, как ни отгонял, нагнеталось свое: Савчик. Тоже из тех, о ком можно и так, и так решить. Очень, очень может быть, что и решат в ту сторону. Очень может быть, тем более что дурень, как нарочно, выхваляется. Сам на рожон лезет. Апейковская упрямая порода!.. Не только порода, а и глупость. Нарочно лезет, чтоб доказать, мол, и он не хуже брата, которому из-за него жестко сидеть в председательском кресле. С таким и впрямь в случае чего могут и так, и этак решить. Который сам любит о себе напомнить, может, и на беду свою.

Все же твердо решил: что бы там ни было, в судьбу Савчикову не вмешиваться. Как будет, так будет.

Башлыков чувствовал себя уверенно. На ветру, что холодил лицо, в беге возка как-то особенно брало нетерпение. Хотелось быстрой езды. И мысли бились живые, нетерпеливые и беспокойные.

Он вспомнил выходку Апейки и свое выступление. Знал, что Апейка поступил по-глупому, не сомневался в этом, а сам, тоже был уверен, выступил хорошо. Сказал как положено. Отмежевался, дал правильную политическую оценку. Он, все видели, правильно политически действует и правильно нацеливает район… Заявление Апейки явно разоблачило его как человека с оппортунистическим настроением. С явным правым уклоном. «Деятель» этот открыл себя партийному активу, руководству окружкома. Фактически показал, на ком лежит большая вина за отставание района. Мелькнуло скрытое, омерзительное: в случае чего вина наибольшая ляжет, конечно, на Апейку. Тут же отогнал: ни на кого он спихивать вины не будет. Он ответит за все и все возьмет на себя. Уклоняться не станет. Но он не доведет до беды… Не допустит прорыва. Он выйдет вперед… Обстановка явно благоприятствует скачку вперед. И он, Башлыков, решит быстро…

Он чувствовал в себе силу. И с этим ощущением подумал об Апейке: надо его поступок разобрать на бюро, и незамедлительно. Дать политическую оценку до того, как это сделают в окружкоме. Хватит споров, постоянных уговоров. Сегодня же на бюро дать оценку его выходке. Серьезно предупредить… Довольно миндальничать…

Думал о постановлении. Названные в нем сроки вызывали противоречивые чувства: и как бы гарантию — на всякий случай, и вместе с тем похоже было, что сроки у них будут сокращены. Но куда больше его волновало то, что он узнал о раскулачивании. Надо сказать, что он, хоть и скрывал это, был несколько разочарован. По тому, что услышал по секрету перед совещанием, ждал большего. Ждал практических и решительных действий. Неотложных. Это вытекало из того, что он уже знал из выступления Сталина. Постановление же, хоть и звучало сильно, как будто повторяло прежнее, давало только общие указания, не ставило практической задачи, которую он ждал. И какую, по его мнению, надо было поставить… Время было действовать уже и здесь!..

Во все это важное лезло непрошенно, назойливо то, что он не открыл бы никому. И темень, и снег, и бег возка чем-то напоминали другую темень и другой бег, другую ночь. И так напоминали, что временами терялась разница, чудилось, что та же и темень, и дорога, и она. Он как бы ощущал ее рядом. Не рядом, а в себе. У него ныло внутри от ее близости. И, как в бреду, мелькало в памяти все, что было: и первое застолье у Параски, и встреча один на один в ее комнате, и первая в замети ночь. Ночь, необыкновенная, позорная и прекрасная, в чьем-то чужом доме. И то протрезвление, когда расставались. Когда она сделала страшное признание. Когда он думал, что между ними все кончено. Когда он так легко и просто принял это. Как освобождение.

Каким все оказалось обманом — облегчение, освобождение. Не освободился, а только сильней привязался. Прямо на беду. Привязался так, что не разорвать. Чем больше старается он разорвать, тем больше чувствует, как крепко связаны. Скованы. Наперекор здравому смыслу, разуму. Сознанию, в которое он так верил и верит.

Ах, как нужна ему она. Как он чувствует ее, ее руки, щеки, губы. Как слышит ее голос. Как видит ее глаза, один взгляд которых зажигает его, делает подвластным ей. Если бы он верил в предрассудки, мог подумать о какой-то сверхъестественной силе. Но он сознательный человек, он знает, что ничего сверхъестественного не может быть. Есть физиология и есть сознательность. Низкая, от диких предков физиология и высокая классовая убежденность — великое приобретение человека нового времени. Каким он, безусловно, является. Почему он думает о ней, которую так мало знает, с запятнанной биографией, если так много настоящих девушек — товарищей, каждая из которых рада была бы протянуть ему руку?

Или проклятое наследство, которое брата увлекло в нэпманские объятия? Проклятая сила, которая опутывает, губит людей, стольких загубила? Он с отвращением думал о брате и вот, кажется, сам нисколько не лучше. Хуже даже, потому что от брата всего ожидать можно было. А вот он, Алексей Башлыков, руководитель района, человек такой закалки, сильной воли…