Метели ложатся у ног

— Тундра… милая тундра! Ты меня родила, а теперь хочешь погубить. Я — человек. Есть у меня голова. Я умею думать! Есть у меня глаза. Я умею видеть! Тундра — не дикий остров. Нелепо теперь покоряться старине…

Возвращаясь в интернат, далеко в синем просторе Полина заметила упряжку, и вдруг её словно обожгло: «Отец… Конечно, это он», — мелькнуло в голове, и уже через минуту-другую она стучалась в комнату Тамары Михайловны — своего классного руководителя.

— Он едет! Он меня увезет, Тамара Михайловна! Я не хочу в тундру, — задыхаясь от слез, говорила Полина. — Я не хочу в тундру!..

V

Олени бежали. Микита пел:
Будет большая свадьба,
будет гудеть простор
от песен, звонкого смеха
и стука оленьих копыт.
Как же не быть-то
свадьбе,
коль из родного гнезда
птицы летят, оперяясь,
птицы на волю летят?
Как же не быть-то
свадьбе,
коль из родной норы
зверь, подрастая, уходит,
уходит на вольный простор?

Птицы летают парами,

парами звери живут,
скучно и человеку
жить одному на земле!
Будет большая свадьба…

Микита пел. Летели хапторки. Шуршали под полозьями прошлогодние травы, поскрипывали белые корни ивы. Микита видел большой сдвоенный чум, полный гостей, слышал песни, безобидные шутки, любовался пятью стройными важенками, которых вел на тынзее к нему Едэйко Тайбари.

Потом Микита под дробный стук копыт снова напевал:

Будет большая свадьба…

Микита пел, а поселок, затерявшийся среди песчаных бугров на берегу океана, будто сам выбегал навстречу его упряжке. Микита всматривался в дом с железными мачтами на крыше и думал, застанет хозяина или нет. Если не застанет, то придется съездить за ним к морю. Вдруг все пять хапторок на полном скаку встали на дыбы. Микита ухватился за нарты. Из-под упряжки выползала, волоча задние ноги, огромная рыжая собака, потеряв даже голос от неистовой боли. Остальные сидели, как стерегущие добычу волки, и разевали клыкастые пасти.

— У, дьяволы! — выругался Микита и, спрыгнув с нарты, замахнулся на собак хореем.

Хапторки шарахнулись в сторону. Добро, что держали их надежные ремни постромок из шкуры морского зайца. Микита бранился, собаки, волоча хвосты, словно понимали свою вину, отходили прочь. Хапторки, толкаясь, егозя, цеплялись друг за друга рогами. Микита не заметил, как подошел начальник аэроплощадки:

— Здравствуй, Микита Яковлевич!

Микита заулыбался:

— А-а! Здравствуй, Борис Никифорович! Я опять в гости. Не ждал? — пожал руку аэродромщика, помолчал, вытер рукавом малицы пот со лба и сказал. — Тут вот… Лешаки собаки. Не видел, как одна сунулась под копыта…

— Бывает, — отозвался начальник аэроплощадки и застучал длинными пальцами по полевой сумке, с которой никогда не расставался.

Микита Салиндер сидел в доме Бориса. Обливаясь потом, пил чай, а Борис Никофорович разбавлял водой спирт. Аэродромщик удивленно посматривал на своего постоянного гостя: обычно задумчивый и молчаливый, Микита сегодня был весел и разговорчив. Он говорил о долгой зиме, которую удалось прожить на этот раз без потерь, да и песец неплохо шёл на приманку — капканы не пустовали. Зима, словом, была самой лучшей из всех последних зим, по душе оленеводам и охотникам. Удача сама в руки шла. Да и на весну нельзя пожаловаться. Из полутора тысяч народившихся оленят погибло от весенних холодов только двенадцать, и те ранние, апрельские оленята, да троих потравили песцам. Вот, пожалуй, и все потери. Одного олененка искусала собака пастуха, но он выжил, выходили. Словом, Миките было чем похвастать перед хозяином дома. А после второй рюмки он достал из мешка шкуру песца, подул на серебристый ворс и подал Борису.

— Ось крепкая, почти не гнется и не ломается. Это — подарок твоей Шуре от меня и Матро. Пыжика тебе я тоже привез. Будет время — пусть твоя Шура из одного пыжика сошьет мне шапку. Красивую шапку, какую носит самый главный начальник округа. Ладно?

Борис улыбнулся.

— Что смеешься, самолетный начальник?

— Зачем тебе, Микита, шапка-то? У тебя и так из пыжика капюшон малицы.

— На малице-то… ладно. А шапка тоже пригодится. Подарю кому-нибудь.

Микита, уставший в дороге, бодрствовал недолго. После четвертой рюмки он совсем ослабел. Борис это заметил и поспешил расплатиться за пыжики — за белого песца гость отказался взять деньги.

— Это подарок.

После чая Микита отдохнул, потом сходил в пекарню за хлебом, в магазин за продуктами и, выпив с Борисом ещё одну бутылку спирта, стал укладываться спать.

— Так лучше, — меньше языки чесаться будут. А то люди думают, что в тундре у нас одни пьяницы живут. А где в тундре возьмешь спирт? Магазин на нартах не увезешь.