Метели ложатся у ног

В чуме Едэйка Тайбари жизнь шла своим чередом. Ещё совсем недавно Едэйку казалось, что зима никогда не кончится. Для Едэйка это была зима самых больших удач. Волки ни разу не потревожили стадо во время его дежурства. Песцы, словно зайцы, расплодились в тундре. Каждый день Едэйко возвращался в чум с песцом. Песец сам идёт в руки! Едэйко был доволен удачей… Эх! Знать бы об этом прошлым летом! Какой лешак потянул его за язык? Пять оленей… Пять важенок… пять… Слишком дорогая невеста. Оленей колхоз задаром не дает — надо их заработать бессонными ночами в пургу, дождь, туман, под морозным небом. Песец же — совсем другое дело, его не надо дожидаться от колхоза, он сам лезет в железную пасть капкана. Надо было песцов пообещать за невесту. Но тогда, в день сватовства, мог ли он знать об этом невиданном песцовом годе? К тому же и отец невесты, Микита Салиндер, был упрям, как стальная пружина. А ведь пообещай Едэйко за Полину пятнадцать песцов — согласился бы Микита. Два песца — красная цена оленя. А теперь ничего не поделаешь. Жалко, конечно, отдавать пять оленей, но ведь и Полина хороша — стоит этого. Даже больше стоит. Девушка ещё только-только расцвела. Хорошо, что Едэйко раньше других заметил Полину. О свадьбе Едэйко думал каждый день.

Он не тратил времени попусту. На дежурстве на стойбище он ловил своих лучших оленей и на лужайке готовил упряжку для будущих игр. Устраивал настоящие гонки, состязался с воображаемыми соперниками, учил вожака упряжки выбегать из-под петли тынзея. Тынзей он сам накидывал с нарты на рога оленя. Самое главное, конечно, приучить вожака ходить красивой парящей рысью.

Люди стойбища смеялись над Едэйком:

— Не рано ли, парень, начинаешь встречать День оленевода?

Едэйко добродушно улыбался и говорил:

— Добрый гонщик три года готовит упряжку. Олень — не человек, ему не объяснишь правила, его надо натаскивать.

— Ну-ну, — соглашались пастухи, — твоя правда.

Теперь, когда до начала августа — большого праздника оленеводов — оставалось чуть больше месяца, Едэйко при любой погоде гонял упряжку.

— Никак первую премию хочешь взять, Едэйко? — шутили пастухи.

— Первую не первую, а последним не буду, — коротко отвечал он.

Едэйко занимался не одной упряжкой. Днем ли, ночью ли — на дежурстве в стаде — Едэйко ни минуты не сидел без дела. Он бегал, прыгал в длину и через нарты, метал спортивный топорик, ловил тынзеем шустрых оленят. Всё пригодится. Ещё как пригодится! Не ударять же Едэйку лицом в грязь на собственной свадьбе!

Люди замечали: что-то творится с Едэйкой. А Едэйко и в самом деле был не похож на себя: побледнел, осунулся.

— Заболел, наверно, парень. Совсем заболел.

— Сушат парня чьи-то косы…

Проходили дни, недели. Теперь незакатное солнце уже не смыкало лучистых ресниц, не покидало своих высот. Большая, как небо, тундра утопала в сочной зелени трав и густой листве ивняка, пестрела цветами. Зори полнились птичьим пением. Всё живое доверчиво тянулось к солнцу.

В один из таких чудесных дней упряжка Едэйка летела от стойбища к стойбищу. Жених не задерживался ни в одном чуме. Только ради уважения к хозяевам присаживался за стол, выпивал чашку чаю и снова отправлялся в путь. Не в силах скрыть своего волнения, Едэйко в каждом чуме повторял одно и то же:

— Утром пятого дня запрягайте оленей — и в мой чум. Между моим чумом и чумом Микиты Салиндера все дороги травой обросли. Давно не видели оленьих копыт.

Едэйко говорил, а лицо его покрывалось капельками пота, щеки и уши горели.

— Хорошее дело задумал ты, Едэйко! Дороги нельзя запускать.

Молчанием встретили гостя только в чуме Игны Лаптандера. Едэйко хотел обидеться, но Игна приподнял край оленьей шкуры, что лежала у самых дверей: под шкурами неподвижно лежал Матвей Лаптандер.

— Сегодня земля не смеется, Едэйко, — тихо сказал Игна. — Отец наш ушел.

У Едэйко было язык отнялся. Руки повисли как плети, лицо побледнело.

— Недобрая, конечно, примета в гости к покойнику являться, но… рядом со злом и добро, — снова сказал Игна.

— Чему быть — того не миновать, — тихо ответил Едэйко.

Они долго молчали. Первым нарушил тишину Игна:

— В первый день той недели, говоришь?

— Да, — ответил Едэйко, переминаясь с ноги на ногу.

Игна снова задумался, потом наклонил голову:

— Дороги не зарастут травой, Едэйко.

Едэйко только этого и ждал. Его упряжка снова полетела от стойбища к стойбищу. Дорога неблизкая. В каждом чуме надо побывать, всех пригласить на свадьбу, а день, пусть он и летний, не растянешь. День убегает, он не умеет ждать.

IX