Метели ложатся у ног

Микита Салиндер носился по поселку, словно подгоняемый ветром. Он заходил в интернат и, не найдя там дочери, снова выбегал на улицу. В душе творилось что-то непонятное. Микита злился на себя, на дочь, на директора и даже на власть, которая своими новыми законами подрезала крылья вольному человеку. «Какая теперь воля? — с досадой думал Микита. — Родная дочь — и та не своя, государственная. Этак скоро дети начнут учить родителей, как жить надо. Хорошо, нечего сказать… И тут же говорил про себя: «Спокойно, Микита, не горячись». «Как не горячиться? — возражал он себе. — Дочь-то, Микита, твоя или нет?»

То он убеждал себя, что от этих мыслей толку нет — надо действовать, то вновь начинал корить себя: «Дурак ты, Микит! Думаешь, волю у тебя отобрали. А батрачить — это как, воля или нет? Отец с батрацкой лямкой на шее под землю ушел, так и не увидел добра. Был бы и ты батраком, Микит, если бы не новая власть. Дурак ты, Микит! Это новая, Советская власть тебе, батраку, дала имя Як Микит — Микита Яковлевич. Она тебя сделала человеком…»

— Конечно, так. Всё правильно, — вслух рассуждал Микита. — Но где Полина?

Микита ещё раз прошелся по поселку, постоял возле оленей, потом направился на квартиру директора школы.

Микита отдышался и косточкой согнутого пальца трижды стукнул в дверь. Раздался голос:

— Да. Войдите.

Микита будто не слышал. Он стоял и пристально смотрел себе под ноги. Дверь открылась, и на пороге появилась жена директора.

— Здравствуйте. Хозяин дома?

— Дома, Никита Яковлевич. Проходите, — отозвался, поднимаясь с дивана, Геннадий Матвеевич.

Микита дошел до середины комнаты и остановился. Он сцепил за спиной руки, а ноги расставил пошире:

— Так вот, товарищ Хожевин. Полина — моя дочь или нет?

— А в чём дело?

— Где она? Дайте сюда дочь!

— Вы, Никита Яковлевич…

— Где? Где Полина? — перебил его Микита.

Геннадий Матвеевич подошел к столу:

— А вы её разве не видели?

— Нет! Не видели… Как под землю ушел!

— Ай, Полина, Полина… — сказал Геннадий Матвеевич и взял Микиту под руку. — Идемте, Никита Яковлевич.

Полина с Тамарой Михайловной сидели за столом. Микита увидел дочь, и лицо его сразу посветлело, он обнял Полину, поцеловал её.

— Где же ты, доченька, пропадала? Я с ног сбился, не мог найти. Разве не видела, что я приехал?

Геннадий Матвеевич тихонько сказал:

— Пойдемте, Тамара Михайловна.

Отец и дочь остались вдвоем. Микита был ласков и нежен, целовал дочь. Полина не противилась, но прятала глаза и молчала.

— Ты что, доченька? Заболела?

— Нет, — отозвалась она после долгого молчания. — Знаю, что ты за мной приехал, но я… я не поеду в тундру. Не поеду в чум.

— Что-что, Полина? — Брови отца сошлись на переносице. — Что ты сказала?

— Я не поеду в чум!

— Что с тобой, дочь?

— Нечего мне в чуме делать! Кто меня там ждет? Едэйко? Я его видеть не хочу!

Лицо у Микиты почернело, забегали желваки.

— Ты в своем уме, дочка?

— В своём! Я не поеду в тундру. Я не товар, меня нельзя продавать и покупать, как вещь. Ты меня продаешь за пять оленей. А я учиться поеду! В город…

Лицо и шея Микиты налились кровью, зелеными искрами вспыхнули глаза, он со всего размаха ударил дочь по лицу. Полина закричала. В комнату вбежали Тамара Михайловна и Геннадий Матвеевич. Микита таскал дочь за волосы, грязным нерпичьим тобоком бил по лицу. Увидев директора, он бросил дочь, постоял немного, потом плюнул и ушел, изо всех сил хлопнув дверью.

X

Сначала Матро не замечала столь долгого отсутствия мужа. Ведь через пять дней свадьба дочери! С утра и до позднего вечера суетилась Матро. Укладывала в вандеи — вещевые нарты — наряды Полины, готовила украшения для нарт, свадебную упряжь с колокольчиками, с широкими разноцветными сукнами, расшитыми орнаментом. Дел и хлопот было много. Свадьба должна быть богатой, веселой, со всеми обычаями и почестями. Матро волновалась, кажется, не меньше, чем перед собственной свадьбой. Она с нетерпением ждала этого дня, а самой не верилось, что так быстро пролетели годы и настало время отправлять в самостоятельную жизнь недавнюю малютку.

Матро вспоминала, как Полина залепетала впервые, разве передашь словами то чувство, которое испытывает мать, когда её дитя произносит первое слово. Матро и сейчас помнит, как в груди её что-то встрепенулось, ожило, и ей по-настоящему поверилось, что человек не умирает, он продолжает жить в своих детях.

— Доченька… Полинка… что тебя ждет в чужом чуме?

Четыре дня прошло с тех пор, как уехал Микита. Матро заволновалась.

— Да-а… Долго что-то нет Микиты. Раньше с ним такого не бывало… Не беда ли какая?

— Что с ним случится? Не маленький. Вином на свадьбу дочери запасается. А то, может, парохода нет…

— Приедет… В его голове ветер не гуляет, — успокаивали её люди.

Но и на пятый день Микита не вернулся. На душе у Матро стало совсем тревожно. В последние дни её угнетало предчувствие чего-то недоброго. Неужели придет беда?

Матро не находила себе места. Она вслушивалась в лай собак, выбегала из чума, подолгу смотрела на равнину, старалась увидеть желанную упряжку. Упряжки не было.

XI