Метели ложатся у ног

Солнечным утром следующего дня наша с Лидой упряжка летела к горе Крутой. Правда, перед выездом я заявил на стойбище, что поехали мы в третью бригаду — соседнее стойбище и вечером обязательно вернемся. Но это было сказано для отвода глаз, так как была со мной девушка — человек женского пола. А женщина у ненцев всегда на особом счету. Являясь началом жизни и добра, она в то же время считалась причиной всех зол и самым поганым и грешным на земле существом. Женщина не должна перешагивать через вещи, принадлежащие мужчине, предметы общего пользования, посещать священные места, ходить вокруг чума против движения солнца. И много ещё различных запретов существовало для ненецкой женщины. Словом, где женщина — там быть беде. И Лида не без моей помощи строго соблюдала нормы тундрового этикета.

А теперь наша упряжка неудержимо мчится к горе Крутой. И вот мы уже по крутому склону взбираемся на вершину Паханзед. Лида хватается за торчащие из-под земли камни и удивляется:

— Откуда на камнях смола?

— Лезь. Узнаешь. Расскажу.

И мы снова лезем в гору. А на самой вершине Лида всплескивает руками и замирает в изумлении.

На берегу маленького озера, глубину которого никто не знает, из-за груды костей смотрят на полдень двести деревянных человечков. На полдень же смотрят пустыми ямами глазниц рогатые оленьи черепа. У ног идолов белеют медвежьи зубы и клыки моржей.

— Есть храмы, мечети, синагоги, — говорю я. — Я, сын некрещеного язычника, из любопытства заходил во многие церкви. А эта, так сказать, наша церковь. Сюда не положено ходить женщинам. Ещё ни одна женская нога сюда не ступала. Ты, Лида, первая. Но не бойся. Нас никто не видит. Даже эти сядэи. А главный бог ненцев — Солнце — не умеет говорить.

Лида молча улыбается.

Я берусь рукой за один из лежавших на земле моржовых клыков и с трудом открываю обросшую сверху густой травой круглую крышку с голубой, как небо, внутренней стороной.

— Подойди, Лида. Взгляни.

— Чум! — вскрикивает Лида.

На белом, словно снег, дне круглой ямы, стены которой голубые, как внутренняя сторона крышки, стоит маленький чум.

— А в чуме… — Я просовываю в него руку и достаю оттуда сидящую со скрещенными ногами фигурку человека, отлитую из золота.

— Ненцы тоже поклонялись Желтому Дьяволу, — объясняю я и показываю золотого сядэя Лиде.

— А его не стащат?

— Ненцы не стащат, а кто другой — не знаю.

Лида вертит сядэя в руках, вглядывается в круглое с плоским носом лицо, в раскосые глаза.

— Господи! И бога-то оненечили!

Потом она оборачивается ко мне и говорит почти шепотом:

— Мы с тобой, Вася, что-то страшное делаем. А если заметят?.. Узнают?..

— Плохо, — отвечаю я тоже тихо, будто кто-то может нас подслушать, и спрашиваю: — Ну, теперь ты знаешь, что такое гора Крутая?

Лида кивает.

— И как же будет выглядеть это «плохо»? — в словах Лиды звучит испуг.

— Убьют.

— Убьют?!

— Ты не бойся. Убьют только наши тени, а вскоре после этого мы должны сами умереть. Но меня уже несколько раз убивали, а как видишь…

— То есть… Как это наши тени убьют?

— Очень просто. Или пристрелят при тебе же твою тень на земле, или сделают из дерева очень похожее на тебя подобие куклы и на священной горе, как эта Крутая, повесят на сутки на связанных сверху, как шесты чума, хореях. Потом эту деревяшку или сожгут, или захоронят в землю, как умершего человека. Кроме того, чтобы твоя настоящая смерть наступила быстрее, зарежут в жертву богам оленя и кости его привезут на священную гору. Кровью жертвенного оленя обольют все камни, которые встретятся на пути к вершине (это природные, естественные сядэи), и всех деревянных идолов. Но лики деревянных сядэев тут же обольют водкой или спиртом. Водку и спирт человек приносит на священную гору для того, чтобы выпить вместе с богами за успех задуманного дела.

Я вырвал из Лидиного блокнота листок, смочил его в воде из озерка и начал соскабливать ножом на бумагу с одного из идолов темные, похожие на смолу, наросты. Раскрошившаяся в порошок темная масса расползалась по мокрому листку бумаги бурыми и красноватыми пятнами.

— Вот она твоя смола, Лида.

— Кровь… Правда, кровь… А много таких святых мест?

В тундре много, а в Паханзедах, кроме Крутой, больше нет. Впрочем… Видишь вон ту угловатую сопку? Это — гора Лохолянг. Не священная гора, но на ней похоронена ненцами война.

— Война?! Я вижу, у вас не тундра, а страна чудес! И как же вы похоронили войну?

— Жил когда-то, примерно триста лет назад, человек по имени Вай — злой. Он каждый год собирал огромное войско и налетал по первому снегу на землю ненцев. Страшные были войны. И вот в один из таких набегов на холме Хальмер Хаберез — Грудная клетка покойника, — где два года назад была битва, Вай заметил чум. Войско Вая на этот раз шло на Пустозерск, а чум какого-то смельчака стоял далековато в стороне от дороги. Не гнать же к одинокому чуму войско, если там и одному воину нечего делать. И Вай решил расправиться с чумом сам. Он взял лук, встал на меховые лыжи и, ничего не сказав воинам, пошел по тропе своей мысли. Там он, не доходя шагов сто, сел на сугроб и отправил в чум крик: